Возможно, он был не настолько плохим, как мы привыкли о нём думать. Но история, как известно, пишется победителями. Впрочем, Голиаф может благодарить их за то, что его имя вписано в эту безразмерную книгу, чего не скажешь о разгромленных сослуживцах, что темнеют на её страницах молчаливым скопищем без различия званий, чинов и имён.
Иное дело Голиаф, стоящий впереди всех, большой, страшный, закованный в медные чешуйчатые доспехи, напоминающий выброшенную на берег, поржавевшую на солнце рыбу. Возможно, он мечтал быть рыбаком, как многие из тех, кому пришлось сменить невод на меч и отправиться вглубь страны по безрассудной прихоти царей, по наущению жадных жрецов Дагона и Астарты, богов, что похожи на рыб не меньше своих воинов.
Да, это война богов, а не людей, маленький эпизод векового противостояния земли и неба, в котором Голиаф оказался на проигравшей стороне. Гигант, у которого отобрали свободу воли и вынудили взвалить на плечи непомерный для человека, пусть и очень большого, груз, – быть одному за всех, средоточием надежд филистимского Пятиградья. Всех тех, кто так не хотел умирать и радовался, что выбрали другого.
Правда, в одно мгновение эта война стала и его личной: увидев палку и камень в руках Давида, Голиаф сказал: «Я не собака», став в этот момент человеком больше, чем когда-либо ранее. Но последовал ответ «Ты хуже», и в Голиафе проснулась гордость предков, могучего племени великанов-Рефаимов, что оставляли на земле большие следы и примятую траву, но, как это случается и поныне, проиграли маленьким и хитрым.
Проиграл и Голиаф, в ярости обещавший скормить врага небесным птицам и полевым зверям, удобрить почву для ещё более обильного цветения этой невыносимо пёстрой страны. Но всё-таки в землю отправился он сам, туда, где в плодоносном чреве царствует алчный Баал-Зебуб, знающий лишь тягостную закономерность природных ритмов, но ничего не слышавший о свободе и, уж тем более, не способный на милость – прерогативу неба. Неба, в высь которого вознеслась косматая голова, отсечённая голиафовым же мечом и насаженная на даденную восхищёнными евреями пику.
Голиаф вовремя закрыл глаза и не увидел резни своих филистимлян. Не увидел и торжества победителей в Иерусалиме, когда вокруг его головы совершались пляски и возносились благословения будущему помазаннику, пока острие пики всё глубже врезалось в посеревшую мякину его плоти.
Утешься, Голиаф, твоя кровь – смазка на колесе истории, всё же, более гуманной, чем вечно кого-то жрущая природа, от которой ты так гордо отделил себя, отказавшись от непочётного родства с собакой. Интересно, не собаки ли стали его последними собеседниками, когда после затухания праздника голова потерялась из виду и покатилась мерить глубину канав и темноту подворотен.
Возможно, в его родном Гефе кто-то всю ночь рыдал от невозможности покрыть эту голову прощальными поцелуями. Но история, как известно, пишется победителями.