Четверть века назад Россия стала страной без официальной идеологии. Соответственно, была поставлена задача деидеологизировать все сферы жизни общества, в том числе науку. Задача вполне логичная, учитывая имманентно присущее науке стремление к объективному знанию, хотя только подкреплённая последними достижениями наук идеология способна служить основой долгосрочного развития того или иного общества. Однако деидеологизация науки – не единственная трудность современного идеологического творчества.
Наиболее показательный пример влияния науки на идеологию – классическая политэкономия Смита-Рикардо и нововременное экспериментальное естествознание (деизм, атомизм, однородность пространства-времени в любой точке, «невидимые руки» как метафора безличных сил). В идеальном случае здание идеологии должно базироваться на каком-либо естественнонаучном фундаменте, подразумевая при этом некий изоморфизм между природными и социальными процессами (так, например, положения исторического материализма обосновываются положениями более универсального диалектического). Однако в наше время мы видим мало новых идеологических систем, имеющих укоренённость в естественнонаучной картине мира. Возможно, потому, что естественные науки занимаются своими специальными проблемами и задачами, и даже объединяются для междисциплинарных исследований, но какой-то общей и понятной всем картины мира не постулируют. И уж тем более, сейчас не время картины мира в науках об обществе, что приводит к наличию множества отдельных языков и способов описания реальности, а в каком-то смысле – и множества самих реальностей.
Подобная ситуация определяет трудности в идеологическом творчестве. Сейчас мы, в основном, пользуемся обрывками идеологий прошлого, свободно комбинируя их в зависимости от текущего политического и исторического момента. И, возможно, такая идеологическая калейдоскопизация – одна из прививок от тоталитаризма, связанного с неизбежными притязаниями любой целостной и всеобъемлющей идеологии на господство. В Российском государстве какой-то выделенной государственной идеологии не может существовать по Конституции, что обрекает все существующие идеологии на статус равноудалённых, а их приверженцев – на формальное равенство перед государством. Такое положение дел многим кажется своеобразной гарантией свободного изъявления мнений, ведь как только какая-либо идеология получает статус главной, выделенной, приближенной к государству, так почти автоматически начинаются попытки ограничить и ущемить остальные идеологии.
Не случайно даже сама идея наличия официальной идеологии стала важным объектом антитоталитарной критики. Эта критика обращает внимание на существенную особенность идеологии – способность к созиданию социальных общностей. Некоторые мыслители были напуганы стремлением тоталитарных режимов создавать себе при помощи идей широкую социальную опору, а затем мобилизовывать её на решение тех или иных задач. Приводя в пример Гитлера (а кто-то – и Сталина), такие мыслители хотят показать, что подобная мобилизация, если она основана на опасных деструктивных идеях, может нести опасность чуть ли не всему человечеству. А потому критике должны подвергнуться не только само тоталитарное устройство государства, но и его опора на идеологию.
Однако есть риск выплеснуть с водой и ребёнка. В книге «Социальное конструирование реальности» Бергер и Лукман пишут: «Знание об обществе является, таким образом, реализацией в двойном смысле слова – в смысле понимания объективированной социальной реальности и в смысле непрерывного созидания этой реальности». В каком-то смысле, эта цитата имеет отношение не только к социальным наукам, но и идеологиям, ведь они тоже претендуют на некое «знание об обществе», даже если их связь с науками безнадёжно порушена. Да, идеология тоже созидает общество, а не только описывает его. Созидают его и все те, кто теми или иными способами распространяет своё мировоззрение и собственные «картины реальности».
Кто-то обвинит эту схему в безнадёжном идеализме, и будет прав. Ведь идеолог ставит задачу не отражения реальности в мысли, а воплощение мысли в реальности. Первое может стать важным этапом работы идеолога, но основной этап – второй. Ему интересно, как происходит «идеалистическое таинство» – отливание идейных конструктов в социальные. В этом контексте можно вспомнить марксову критику в «Немецкой идеологии». Объектом критики здесь стала преимущественно философия Гегеля и его последователей, естественно, идеалистическая. Вместо идеологов-идеалистов, чей разум должен быть проводником «висящего в воздухе» абсолютного разума, Маркс предлагал боле приземлённую схему, в которой фигурировали крупные общности – классы, социальное бытие которых должно было стать фактором формирования классового сознания. Едва ли классовый взгляд на реальность может претендовать на всеобщность и универсальность, но у него есть и механизм обоснования – практика бытования класса.
Ныне же классовое деление общества считается проблемным, и чистые классы выделить трудно. Всякая другая стратификация также не свободна от условностей, да и дробность общества достигла такой стадии, когда мировоззрение выделенной по любому признаку социальной группы не может претендовать даже на минимальную универсальность (хотя право этой группы на своё мировоззрение считается универсальной ценностью). Получается, что в постмодернистскую эпоху задача считающего себя демократическим государства по созданию широкой мобилизованной социальной общности, на которую оно могло бы опереться, становится проблематичной, что усугубляется отказом науки от универсальных картин мира.
Однако перед нынешним российским государством такая задача стоит, ибо апелляция к воле большинства для обоснования своих решений требует наличия самого этого большинства как хотя бы сколько-нибудь консолидированной силы. А при поиске оснований для консолидации сразу же проявили себя вышеуказанные трудности, да и «антитоталитарная» критика зазвучала громче. В ситуации невозможности опереться на науку и новые прорывные философские концепты в ход начинают идти более архаичные варианты: поиск общего врага, консолидация на основе «общей крови», «почвы» (территории) и т.п. Скажем, власть говорит, что хочет защитить русских, оставшихся вне России после распада СССР. Понятно, что в эту группу «защищаемых» ей хотелось бы включить максимально большое количество людей, а потом как-то объединить их с нынешним населением России, но возникает трудность с подбором подходящего концепта, конституирующего всех этих людей в одну общность. Очевидно, что концепт «русские» имеет слишком ограниченное применение, при этом вынуждая власть использовать концептуальную базу тех, кого она сильно не любит, – националистов. И столь же ограниченными будут другие попытки конституирования общностей на основе других архаичных концептов (так, возможности подавать апелляции типа «эта земля исторически принадлежала России» довольно скоро исчерпаются).
В настоящее время каждый идеолог использует то, на что горазд, и это оборачивается концептуальным шараханием из стороны в сторону и размытостью опоры. Антитоталитарная критика сильна и неистова, а вот сама «тотализация» идёт с большим скрипом. Если с образом будущего мира хотя бы в общих его очертаниях какая-то ясность уже есть, то с ролью России в становлении нового мира, а также с тем, кто именно в России будет субъектом этих изменений, ясности меньше. И эти проблемы концептуального характера даже более важны, чем текущее «созидание повседневной реальности» при помощи пропагандистской работы.
На мой взгляд, созидание концептуальных основ идеологии России не может не учитывать ставшую бесспорным фактом глобальность мира, в рамках которой обретают контуры новые крупные локальности. Представления об отдельных нациях, живущих в отдельных территориальных квартирах, отжили свой век, и этноисторические аргументы ныне принимаются с трудом. Концептами нового века должны стать интернациональность и интертерриториальность, это своего рода концептуальные рамки любого конкретного содержания идеологии. Содержания, делающего возможным интеграционное притяжение наций в сверхнациональные и сверхтерриториальные надгосударственные образования, а так же конкуренцию этих образований за привлекательность в глазах самоопределяющихся наций и территорий.