В аннотации к русскому изданию романа «Круг замкнулся» Кнута Гамсуна говорится: «Герой книги, преисполненный равнодушия к общепринятым ценностям, безуспешно пытается решить конфликт между требованиями общества и собственными чувствами». Эта характеристика показалась мне не вполне точной.
Начать с того, что в маленьком норвежском городке, где происходит действие романа, общепринятых ценностей не проглядывается вовсе. У всех свои собственные, да и то люди больше живут не ценностями, а потребностями и аффектами. Городок вообще довольно скучен, и жизнь его обитателей однообразна (что негативно сказалось на увлекательности романа; впрочем, может быть, таким был замысел Гамсуна). Главный герой – сын смотрителя маяка Абель Бродерсен – устроился юнгой и уплыл далеко от родных мест, но и по его возвращении спустя много лет порядок городской микровселенной не поменялся: «В городке тоже всё оставалось тихим и неизменным». Водопад падал, лесопильня стояла, каботажный пароходик совершал свои регулярные рейсы вдоль берега, редкие родившиеся компенсировались умершими. Правда, пароход, в конце концов, затонул, что стало вполне себе из ряда вон выходящим событием, а некоторые смерти даже не прошли бесследно. Например, смерть старика Бродерсена позволила вернувшемуся Абелю несколько лет жить, проедая наследство.
Если под упомянутой «общепринятой ценностью» буржуазно-мещанского городка понимать бережливость и рациональное отношение к деньгам, то Абель к такой ценности действительно относился презрительно. Деньги утекали у него сквозь пальцы без цели и смысла; правда, он не был лишён альтруизма и щедрости, проистекавшими, впрочем, из равнодушия к самому себе и к требованиям и ожиданиям общества, даже к здравому смыслу, которое в английском языке обозначается понятием, образованным от слова «общественный». Никакого «конфликта» между обществом и своими чувствами Абель не ощущал и ничего посему не «решал безуспешно». Он просто жил, как считал нужным. Скорее, такой конфликт разыгрывался в душах окружавших Абеля горожан: многих мучило его неуклонное падение на дно и нежелание кем-то становиться и двигаться вверх. «Все вокруг только и твердят, что ему надо кем-то стать. А почему надо? Потому что все кем-то стали».
Кем же стали? Лестница возможностей в провинциальном городке невысока, но важен сам статус – «я кто-то», чувство принадлежности к какому-то отделу общественной номенклатуры. Вот адвокат Клеменс, сын помощника судьи – это уже «кто-то», уважаемый человек. Но он полагает, что «мы, другие, стали тем, чем стали, именно потому, что мы слишком заурядны. Он же – обитатель приграничной страны». Клеменс словно отбывает номер, ежедневную повинность, хотя, в отличие от его первой жены, главной городской красавицы Ольги, его ни разу не посещает мысль всё бросить и отправиться в дальние странствия. Он делает, что должен, что от него ждали всю жизнь и к чему готовили, но в душе он недалеко ушёл от Абеля: «Мы должны быть ко всему равнодушны и безразличны, так и время пройдёт». «Да, – отвечают ему, – так проходят дни и годы. А мы ничего не делаем. Так и вся жизнь пройдёт».
Вот и безразличный Абель ждёт, когда пройдёт время его жизни, не находя в себе сил и желания слезть со своего «обломовского дивана». Даже чтобы заделать в своём сарае разбитое окно: он просто сильнее кутается в одеяло, зиму за зимой, но не чинит дыру. Иногда, правда, в нём вспыхивает энтузиазм, не чуждый и Илье Ильичу, но всякая вспышка гаснет, жар остывает, не успевая как следует разгореться, и «божественное равнодушие» снова сковывает сердце льдом. Даже работа на кораблике, куда его устроили капитаном, ему надоедает через год и он сбегает, хотя это местечко соответствовало его душевной расположенности к хождению в море и сулило обеспеченную жизнь.
Во времена создания «Обломова» анализ душевных состояний производили художественными методами, ведь зарождавшаяся психологическая наука не обладала необходимым инструментарием и теоретической базой. Главными и лучшими психологами были именно писатели, и в эпоху создания классических шедевров литературный психологизм достиг невиданной убедительности. В русской литературе – в том числе, и в ней можно найти тонкие и точные описания едва ли не всех универсальных человеческих типов. Илья Обломов – один из них. Впрочем, родившийся в год выхода «Обломова» Гамсун говорил о влиянии на него, скорее, Достоевского с его вниманием к бедным и униженным людям, людям с окраины социума, а также этике в ситуации смерти Бога и пограничным состояниям психики (помните характеристику Абеля как «обитателя приграничной страны»?) Окраинность, приграничность существования открывает широкие перспективы для точного самоописания, ведь погружение в повседневность мешает вглядыванию в сущность вещей и себя – сущее заслоняет бытие.
Мещанское существование – это существование именно среди сущего, сфера забвенного, неподлинного, а потому сокрытого бытия. Мещанин забывает о собственной временности и связанной с ней конечности, из трёх модусов времени превыше остальных он ставит настоящее, текущее, а в мыслях о будущем старается не думать о его конечной точке, обессмысливающей весь предшествующий путь, и просто механически длит настоящее. «Так проходят дни и годы… Так и жизнь пройдёт». С этой точки зрения потребность «кем-то стать» обусловлена смутным желанием встроиться в социально санкционируемую повседневность для снятия вопроса о конечном смысле – любой социальный статус уже содержит в себе какую-никакую пирамиду дальнейших целей. И все эти цели, по сути, объединены одной – созданием некоего собственного «рая на земле», достижение которого – способ обретения внутренней и внешней гармонии.
Верующим людям легче, их представление о посмертном воздаянии в «загробном» раю даёт вполне чёткую систему социальных и морально-этических императивов. Человеку неверующему приходится избирать земной рай из множества предложенных современной ему цивилизацией, а затем прилагать к его достижению усилия, но без гарантии, что рай окажется столь же прекрасным, как обещал социум. Гарантии нет, но жизнь, по крайней мере, организуется, и вопрос о смысле оказывается снят. А нежелание Абеля кем-то становиться связано поэтому с тем, что он попросту не верит в то, что достижение какого-то «места» (в смысле должности или статуса) способно принести ему гармонию и счастье.
Дело в том, что в земном раю он уже был: когда-то давно, в Кентукки, с девушкой, прекрасной и любимой. Словно Адам и Ева, они жили без забот и тревог, не зная труда и мирских устремлений, не замечая общества и не заботясь о пропитании. Река полна рыбы, сады полны фруктов, и всё будто принадлежит им в этом первозданном мире, не успевшем изобрести частную собственность и систему охраняющих её этико-правовых установлений. Но затем случилось грехопадение: искуситель в лице друга Абеля использовал науку соблазнения, и «Ева» поддалась. Убийство по неосторожности – и, как следствие, изгнание из рая. Пришлось отправиться домой, в неулыбчивую Норвегию, возвращаясь в потерянный рай лишь мыслями (до финальной сцены романа, когда Абель отправился туда по-настоящему).
И потому не было смысла в устроении мирских дел, и не было смысла в самостановлении: Абель уже испытал мгновения чистого, подлинного бытия, и будущее время распрямилось, и лестницу можно было соорудить только ту, что ведёт вниз. И он сидел где-нибудь на скамейке, или бродил по городу в поисках плохо лежащей пищи, или кутался в одеяло на своём обломовском лежаке, и это существование в «приграничной стране» открывало чистое бытие, позволяло пережить его здесь и сейчас. Здесь-бытие как для-себя-бытие. Во всех смыслах «для себя», даже в социально-бытовом.
Наверное, поэтому Абель снова отправился в Кентукки – он не мог ограничиваться воспоминанием, забрасывающим человека в призрачную реку времени. Роман называется «Круг замкнулся», и дело не только в сюжетной закольцованности, но, на мой взгляд, и в принципиальном отказе Абеля от линейного, куда-то направленного времени. Иногда полагают, что название последнего романа Гамсуна кроет в себе и метафору возвращения писателя к теме своего первого творения – романа «Голод». Там герой тоже пребывает на окраине общества, он нищенствует и голодает, но у него есть цель – он журналист, пишет статьи и пытается добиться признания. Единственное, что он переживает здесь и сейчас – это голод; голод, а никакое не бытие, становится главным феноменом его сознания, предстающим во всей своей обнажённой явленности. Теперь же, в 1936 году, от чистого психологизма Гамсун перешёл к явно экзистенциальной проблематике, ведь, к примеру, «Бытие и время» Хайдеггера уже вышло в свет, показав новые, не столь узкие и простые, как в психологии, горизонты анализа человеческой души. Вероятно, живи Достоевский существенно дольше, он тоже смог бы превратиться из писателя-психолога в писателя-экзистенциалиста, недаром же он числится одним из предтеч этого движения мысли. А Гончаров смог бы открыть новые измерения обломовской хандры, сменив её негативистскую характеристику как «душевной лени» на возвышающую героя констатацию сосредоточенной бытийности. В конце концов, зачем что-то делать и кем-то становиться, если ты уже стал Адамом в своём собственном вневременном раю.
