Формулировка, с которой Джон Стейнбек получил Нобелевскую премию по литературе, звучит так: «За реалистический и поэтический дар, сочетающийся с мягким юмором и острым социальным видением». И это, пожалуй, точная характеристика его творчества: остросоциальный реализм способен избежать навязчивого манифестационизма и остаться мягким и даже смешным только благодаря лиричности взгляда художника. Консервный ряд – это нищий промышленный квартал Монтеррея, на дворе Великая депрессия, но Стейнбек характеризует его не только как «вонь», «скрежет», «тягота», но и как «стихи», «оттенок света», «мечта».
Конечно, у писателя были свои политические убеждения – преимущественно левые; он даже бывал в СССР и находился под надзором ФБР. Но именно лирико-поэтический такт, свойственный «Консервному ряду», не позволил Стейнбеку превратить роман в агитку, «бичующую» и «изобличающую». Нет, автор никого не изобличает и никого не бичует, он тихо стоит в стороне и смотрит на своих героев мягко и сочувственно, чтобы не разрушить своеобразную гармонию этого мира. «Наверное, эту книгу так и надо писать – подставить страницы, а повесть пусть сама на них течёт».
И она действительно «течёт» – постепенность, с какой-то обречённостью каждый раз набирающая скорость и срывающаяся водопадами вниз. С обязательными взвихрениями и бурлениями, почти неизбежными для любых начинаний героев. «Даже вот уж задумаю чего хорошее – а всё равно напорчу… Ничего у меня не выходит» – говорит о себе Мак, предводитель местной шатии-братии, группы почти безработных и почти бездомных парней, каждый из которых – словно эмигрант с Острова невезения. Их замыслы никогда не исполняются в точном соответствии с планом: где-то близко к началу их реализации обязательно случается флуктуация, и хаос растёт до угрожающих размеров. Непутёвые, говорят про таких в России, и слышится в этом слове сущностная неспособность пройти по намеченному пути от начала до конца, без роковых шагов в сторону в виде первого глотка виски или внезапно пришедшей в отчаянную голову идеи.
Именно по такой модели разворачиваются основные события романа – стремление компании Мака устроить торжественный вечер для Дока, всеми в Консервном ряду уважаемого учёного из Западно-биологической лаборатории. Осуществление этого замысла, проходя через ряд комичных, но не всегда приятных ситуаций, приводит к не вполне удачной первой попытке и вполне удачной второй. Но и в этих событиях, и во всех других, связанных с основными только географической локацией, наблюдается одна особенность: словно герои греческой трагедии, многочисленные персонажи «Консервного ряда» принимают вмешательство рока как должное и свободно плывут по течению жизни. По той самой текучей постепенности, которая периодически набирает скорость и с какой-то обречённостью срывается водопадами вниз. Но этот своеобразный отказ от собственной субъектности имеет неосознаваемое героями философское обоснование.
Осознать и вербализировать его Стейнбек доверил Доку: «Я думаю, Мак с ребятами знают всё, что бывало на свете, а может, и всё, что ещё будет. Думаю, кто-кто, а уж они-то доживут до глубокой старости в нашем прекрасном мире. Другие страдают от честолюбия, нервов и жадности, а эти совершенно спокойны. Все наши так называемые преуспевающие мужи – люди больные, у них испорчены желудки, попорчены души, а Мак с ребятами здоровы и удивительно чисты. Делают что хотят. Удовлетворяют свои потребности и называют вещи своими именами». «Они просто смотрят вглубь и предпочитают ничего не хотеть» – резюмирует Док и называет их «истинными философами».
Просто ничего не хотеть. Избавление от желаний как путь к мудрости – идея не новая, но кто сказал, что неэффективная? Эта почтенная философская максима приводит героев к своего рода апраксии – «нарушению целенаправленных движений и действий при сохранности составляющих их элементарных движений», как сказали бы психиатры. Или к недеянию – у-вэй, как сказали бы даосы. Или к неделанию, как сказали бы последователи Кастанеды, имея в виду отказ от привычек и следования стереотипам поведения.
А разве стремление к преуспеянию для удовлетворения честолюбия и жадности – не стереотип поведения? Разве не к этому часто приводят попытки реализации «американской мечты»? В этом смысле персонажи Стейнбека являют собой контраст с Фрэнком Каупервудом, главным героем «Трилогии желания»: движущая сила его деятельности проницательно вынесена Драйзером в заглавие. Другой певец американской мечты – Ф. С. Фитцджеральд – тоже создал галерею героев с противоположной стейнбековским «половины поля». Ревущие и полные звуков джаза двадцатые, время ещё не рухнувших надежд на то, что процветание будет вечным, и только оно дарует гармонию и счастье. Вечной гармонии не случилось ни в американской социальной реальности, ни в душах блестящих героев Фитцджеральда. Некоторым из них, как, собственно, и Каупервуду, тоже пришлось почувствовать жёсткость дна.
Но книги Джона Стейнбека – не о них. Его творчество, стоящее где-то посередине между Фёдором Достоевским и Чарльзом Буковски, изначально направлено на своеобразную художественную реабилитацию маленьких, бедных и каких-то даже «лишних» людей. Дело не только в том, что писатель показывает проявления их человечности – способность сопереживать, дарить радость другим, тонко чувствовать, не озлобляться от валящихся на голову неприятностей. Писатель как будто говорит, что выбранный ими по природной склонности или в связи с экономической ситуацией образ жизни не есть просто следствие негодности к осуществлению «американской мечты» как общепринятой нормы поведения. Этот образ жизни может обладать и вполне самостоятельной ценностью как один из возможных путей к счастью.