Конспирология, или теория «заговора», в современном общественно-политическом дискурсе упоминается часто. Причём не в качестве сознательной попытки объяснения тех или иных явлений (сами объясняющие никогда свои теории не называют конспирологическими), а в качестве навешиваемого на чью-то объяснительную схему ярлыка, призванного дискредитировать её без каких-либо аргументов. И в этом концепт «конспирология» стал близок концепту «пропаганда»: они мыслятся как нечто однозначно негативное, скрывающее истину, и никогда не сопровождаются аргументированной критикой. В силу этого стоит задуматься, чем же является конспирология в современном контексте. Данная статья — попытка осмысления этого сложного культурного феномена.
Главным вопросом конспирологии, на мой взгляд, является вопрос о субъекте истории, а именно — о субъекте разворачивающихся во времени и пространстве общественных процессов. В развитой теоцентрической картине мира этот вопрос был более-менее решён: таким субъектом мыслился бог, и теория о центральной роли бога получила название провиденциализм. Однако и в рамках теоцентризма наличие у человека свободной воли, способной влиять на ход истории, не отрицалось. Поэтому учение о полном предопределении (например, Августина) не смогло стать доминирующим в средневековье.
С наступлением Нового времени победу над теоцентризмом одержало научное мировоззрение, постулирующее наличие у природы имманентных законов развития. Выявить эти законы — цель науки, практически не оставляющей места для воли бога и его способности вмешиваться в ход естественных процессов. Научное мировоззрение претендовало на универсальность: учёные пытались найти законы не только природы, но и общества. Но можно ли утверждать, что общественное развитие осуществляется по каким-то жёстким закономерностям? Или здесь так же действует свободная воля человека? В итоге напряжение между провидением и свободной волей человека не исчезло, а сменилось напряжением между объективными закономерностями общественного развития и всё той же свободной волей человека. И попытки снять это напряжение осуществлялись неоднократно, принимая разные формы. Например, форму размышления о роли личности в истории или форму разделения наук на номотетические естественные и идеографические гуманитарные у неокантианцев.
Судя по всему, окончательно и однозначно решить этот вопрос невозможно, ведь наличие закономерностей общественного развития сложно отрицать, но и наличие свободной человеческой воли, способной направить движение общества по желаемому ею руслу, вроде бы, очевидно. Но если, несмотря на существование исследуемых наукой объективных закономерностей, у исторического развития есть и некий обладающий волей имманентный субъект, то не получится ли так, что волевое воздействие этого субъекта будет постоянно выскальзывать из поля зрения ориентированной на поиск объективных закономерностей науки? Не ясно также, всегда ли этот субъект истории является явным. И кто, собственно, является этим субъектом? На мой взгляд, тот факт, что далеко не во всех случаях на эти вопросы можно ответить однозначно, и является питательной средой для конспирологии, которая становится вненаучным способом выявления субъекта исторического движения общества как в общем, так и в конкретном.
В более операциональном смысле вопрос о субъекте воздействия есть вопрос о субъекте управления обществом. Поэтому не случайно, что конспирология чаще всего возникает при анализе политических явлений, ведь политика — это и есть сфера управления общественным развитием. На первый взгляд, здесь всё кажется простым и понятным: действующими лицами политики являются специальные должностные лица, в сферу полномочий которых входит управление обществом. Однако даже при наличии конкретного субъекта политики степень, формы и границы его влияния не являются явными, как и его истинные замыслы и даже поступки. Есть надводная часть политики, когда её акторы произносят речи перед телекамерами и фиксируют свои повеления в формальных актах (указах, законах и т. д.) Но при этом очевидно, что в политике всегда существует и подводная часть, сфера негласных договорённостей и необъявляемых во всеуслышание решений. Поэтому существует когорта политологов, комментаторов, аналитиков и просто журналистов, которые дешифруют политические процессы, растолковывают их, пытаясь вытащить подводную часть на поверхность.
По сути дела, уже эта деятельность есть первая ступень конспирологии, хотя она редко так называется. Ведь что такое, собственно говоря, заговор, лежащий в основании конспирологии? Заговор — это некая тайная договорённость нескольких лиц о совместных действиях, и ничего более. И очевидно, что политика сплошь состоит из подобных договорённостей; специфика их в том, что целью совместных действий политиков является некое изменение в общественном развитии, вовсе не обязательно глобального масштаба. А тайная договорённость заключается тогда, когда её участники не желают представать субъектами этого изменения в явном виде. Но если сами эти изменения происходят, понятно желание «герменевтов реальности» найти их субъекта и мотив, который им двигал. Даже если бы изменения однозначно описывались открытыми наукой законами общественного развития и укладывались в логику предшествующих событий, наличие свободной воли, помогающей их осуществлению, несомненно. Поэтому наука ограничивается описанием закономерности, но не всегда может объяснить, почему именно этот человек, а не другой, стал субъектом осуществления этой закономерности в обществе.
А если в явном виде непонятно, кто именно помог осуществиться этим закономерностям (или, наоборот, помешал), и зачем это ему было нужно, то тогда начинается крайняя конспирология — желание выявить скрытого субъекта явных процессов. К примеру, по открытому Марксом закону капиталистическая формация должна перейти в коммунистическую, но для этого нужно осуществить революцию. А осуществить её могут только конкретные люди. Можем ли мы утверждать, что явная цель людей, делающих революцию, способствовать осуществлению исторической закономерности? Обычно в такое трудно поверить, и люди склонны искать у революционеров иной мотив. А другим людям свойственно искать за этими явными субъектами других, скрытых. Поиск скрытого мотива за явным — лёгкая версия конспирологии, поиск скрытого субъекта за явным — более «тяжёлая».
«Тяжёлые», или крайние версии конспирологии зачастую пытаются представить всю мировую динамику в целом результатом деятельности какого-то одного субъекта. В этих случаях обычно вводятся такие субъекты, которые либо не существуют как явные акторы политики, либо существуют, но не претендуют на роль таких глобальных субъектов. Например, частый субъект в крайней конспирологии — сионизм — существует в реальной политической плоскости, но, конечно, планов по управлению миром не лелеет. Или тайные ордена, многие из которых, по большому счёту, не являются тайными... Скажем, масоны существуют на самом деле, и в иные времена в ложах действительно состояло множество представителей элиты, каждый из которых, несомненно, в силу своего положения оказывал некое влияние на общество. Однако не ясно, влияет ли тот или иной масон на общество потому, что он масон, или он масон потому, что он занимает в обществе высокое положение и может на него влиять. Является ли масонская ложа как целое отдельным субъектом управления или она есть лишь клуб для влияющих по отдельности представителей элиты? Это от наблюдателей принципиально скрыто, так же, как скрытым является влияние на общество других, более современных институтов объединения элиты. А сокрытость порождает конспирологические по своей сути толкования.
Таким образом, мы имеем два фундаментально неустранимых источника конспирологии: 1. Принципиальную невозможность объяснить всю мировую динамику в её частных проявлениях действием объективных закономерностей общественного развития; 2. Принципиальную невозможность выявления в некоторых случаях истинного субъекта и его мотивов. То есть мы вынуждены признать наличие свободно действующей в мире воли неких субъектов, но не всегда можем подобрать тому или иному процессу или событию истинного субъекта. Но имеет ли смысл сама деятельность по выявлению этих субъектов? Безусловно, имеет, ведь там, где заканчивается та или иная выявляемая наукой закономерность общественного развития, начинается герменевтика реальности, направленная на изучение отдельного и уникального, а не всеобщего и закономерного. И без попыток такой герменевтики и отдельный человек, и общество в целом имели бы слишком много тёмных пятен, делающих мир «неразмеченным», необъяснённым и малопригодным для жизни. Зло, не имеющее однозначного источника, становится ещё страшнее.
Конечно, и герменевтика уникального может осуществляться с помощью научных теорий и объяснительных схем. Например, путём вписывания этого уникального в общий контекст. Здесь и открывается часто встречающаяся особенность конспирологии: принципиальное смешение различных контекстов или произвольный выбор контекста, в который конспиролог помещает отдельное и уникальное. Вероятно, это даёт нам основание объявить конспирологию постмодернистской наукой, перемешивающей контексты и постулирующей самодостаточность внутренне непротиворечивой «версии» без претензии на «истинность», мыслящуюся принципиально непознаваемой.
Поэтому в постмодернистском обществе, пронизанном оторвавшимися от потерянной «реальности» информационными потоками, конспирология получает дополнительную легитимацию: там, где царствует спектакль, главными критериями качества объяснительной схемы вполне можно считать яркость, экстравагантность, увлекательность, а так же утилитарность (например, для целей информационной войны). Все мы, пытающиеся толковать общественные явления и процессы и подбирающие к ним субъектов исходя из наших априорных установок, становимся немного конспирологами. Поэтому демонизировать конспирологию сверх меры и использовать это понятие в качестве шельмования оппонентов нет большого смысла. По сути, конспирология в эпоху постмодерна — это специфический способ герменевтики реальности, в основе которого лежит потребность рационализировать мир и приписать каждое событие чьей-то сознательной воле. А заговор — это всего лишь тайная договорённость нескольких лиц о совместных действиях, и не более того.