«… «Иногда. Они называют это — шуткой. Типа, у меня нет чувства юмора. И поэтому, я всё принимаю всерьёз…» — раздражённо сказала женщина и переложила сумку в другую руку.
«Врут. Опять врут… Это у них всё — серьёзно… Когда они мутят свои «игры». Они просчитывают. И твоё чувство юмора, в том числе. Если интрига не копеешная, в ней и мелочи важны. А, они — не дураки… Сволочи. Но, не дураки…» — подхватила спутница.
Невесёлый разговор тёк уже минут сорок. За это время из центра выплыли к набережной. И теперь медленно вышагивали вдоль «великой и могучей». С утра заснежил циклон. Небо висло белёсо-серым. Тонкая пелена осадков застилала горизонты, убавляя видимость «на ура». Из мутного вьюжного миража протискивались автомобили, выныривали прохожие, объявлялись строения. Город замер в предвкушении чудес и неожиданностей. И лишь службы ЖКХ скорбели о будущем аврале.
«Или вот. Из недавнего… Соседка, живёт в двух шагах от нашего сакрального. Шесть годков. Уже… Тут. В августе ещё дело было. Смотрю — клеит моего. На стоянке… Конкретно так клеит. То бедром поведёт, то улыбнётся зазывно, то глаз выщурит… Я её потом спрашиваю, в лоб, откровенно. Ну, как у нас, у нормальных, принято: «Что это ты перед мужиком моим выдрючивалась? Стеснялась, как красна девица. Невинность из себя корчила. Когда все псы дворовые про тебя знают — «слаба, на эт самое». Мне уже обеспокоиться «ответом» или ты сама схлынешь, с раздачи?» — возмущённо перебирала обидное та, что в коротеньком сливовом пуховичке, — «так она мне, выдра, ответила, мол — «ни на хрен мне твой не сдался… у меня своих — девать некуда… щурилась, потому как — солнце в глаза било!» А, там и солнца-то, считай, не присутствовало. Мерклый день был… Врёт, сука. И не краснеет! Да, ей и не привыкать. Своему рог крутила. А, после такого, и враньё — не враньё».
Пошли молча. Смотрели на реку, ворошили наметённое сапожками. Стряхивали с чёлок набежавшее, с плеч — осевшее. Взмахивая руками, колыхали сбруи. Стаптывали ногами, забившееся за каблуки. Снег, будто всемирная паутина, окутывал пространства и поглощал реалии. Всё уже не было — казалось.
«А, мне… На враках выстроили целую биографию. И всем скопом приняли к употреблению. И понесли, и помножили. И, исходя из ими же придуманного, всё. Понимаешь? Всё дальнейшее проживали… Я сначала думала — с ума сошла. Так не бывает — куча народа одно твердит. И только я — своё… Слава Богу! Разобралась… Но, сколько времени, сил, нервов убито… Сколько жизни зря в унитаз спущено! Как подумаю. Разорвать их хочется! Всех!» — горько бросила та, что в длинном чёрном пальто оверсайз. Задрала голову к небу, шепнула что-то. Подтёрла слезу в уголках, оскалилась: «И ведь не прощу! Такое нельзя. Прощать… Такое отдают — из рук в руки. Авторам… Пусть теперь они с этим покантуются!»
Две, поживших и побитых, двигались по оси времени. Зло, попинало и выполоскало их. А, теперь, отпускало — вследствие, чистоты.
Из матово-кипенного клуба доносилось обрывочное: «А, у нас, в посёлке… Тётка Зина своими нитратными овощами. Кучу народа потравила… А, как зазывала — «экологично… всё, сплошь, на навозе… никакой «химии»…» И верь после этого людям!»
«А, если бы врали диспетчеры. Типа, день у него тяжёлый, надоели все… Или, к примеру, онкологи… Ну, так. Рожа моя не понравилась — и врач решил постебаться. А, потом скажет — «пошутил»…»
«А, я… Месяц назад, прикинь, свекрови на юбилей торт покупала. Пять раз спросила у продавщицы — свежий, или как… Я, конечно, понимаю. Что у них там «порог правдивости» сильно занижен. Но, мера-то должна быть… Коржи оказались — не укусишь. Моя свекровь, чуть на развод не подала. Со мной… Такой скандал закатила!»
«Всё равно, ведь, вылезает… Ложь — это, как лёд некрепкий. Вон, посмотри на реку. Снегом занесло и кажется — всё надёжно. А, попробуй — ступи. Сразу, и вода — в ботинки. Да, и сам — уже провалился… На что надеются? На что рассчитывают? Дураки…»
Разговор понижался в тонах. Остывал пылом. Просверкивая сквозь вьюжное сливовостью боков и чернотой подолов, они шли в ближайшее кафе. Греться и пить капучино. Давно им не было так спокойно».