Во-первых, разумеется, это история маньяка. Страх вновь очутиться в руках психиатров (от рук которых он несколько раз ускользал в Европе, в чём прямо признаётся) является одним из лейтмотивов «Исповеди Светлокожего Вдовца». Это, собственно, единственная точка, с которой возможно восприятие гумбертовых излияний – если, разумеется, оставаться на первом уровне читательского восприятия. (Уровень, на котором позиция первого лица, ведущего повествование, приравнивается к авторской, мы вовсе исключаем из рассмотрения, как не имеющий к высокому искусству чтения ни малейшего отношения.) «Дневник сумасшедшего» - жанр древний, богатый традициями, однако антигерой Набокова куда умнее и изворотливей гоголевского Поприщина. Роман, по сути, есть своеобразный аутоанамнез, история прогрессирующего безумия – причём безумец, разумеется, таковым себя отнюдь не считает. Напротив, видит в себе очередного «сверхчеловека» (как обычно, жалкое зрелище).
Однако – здесь начинается «во-вторых» – читателя более искушённого и распад личности Гумберта, и трагедия юной Долорес интересуют куда меньше того искусства, с которым сокрытый во мраке кукловод манипулирует своими марионетками, разыгрывая представление на освещённых софитами подмостках.
На этом уровне становится видно, с каким прилежанием автор прилаживает звено к звену в цепи случайностей, каждая из которых неизбежно подстёгивает безумие Гумберта. Не будем углубляться слишком далеко в прошлое, ко временам изначальной Аннабель и явления «морских братьев», помешавших долгожданному соитию четы влюблённых подростков (возможный целительный эффект которого Гумберт явно преувеличивает). Начнём с того, что Рамсдэль был избран им лишь из-за упоминания о двенадцатилетней дочери мистера Мак-Ку, предполагавшегося квартирного хозяина – однако дом, на житийствование в котором Гумберт лелеял свои сладострастные планы, весьма любезно сгорает в день его приезда. Не случись этого пиротехнического конфуза, наш Гумочка имел бы все шансы либо никогда не встретить Долорес Гейз, либо видеть её издали и редко, провожая полным тоски взглядом, без малейшей надежды на обладание. Что же до бедной, хроменькой, переболевшей полиомиелитом Джинни Мак-Ку, то она была в полнейшей безопасности, доведись ей хоть коротать ночь под одним одеялом с квартирантом своих родителей.
Даже оказавшись в доме Гейзов, трусоватый Гумбик (в конце концов, автор «Исповеди Светлокожего Вдовца» так часто коверкает избранный им псевдоним, что это становится практически мейстримом) не планирует ничего, кроме удалённого обожания и, возможно, редких касаний, невиннейших для всех, кроме него.
Знал ли Гумберт, какие последствия будут иметь те полбутылки шампанского, что он из чистого позёрства распил в день новоселья со своей квартирной хозяйкой? Так ли важно было награждать не слишком усердную в спорте Долли способностью «доплыть до Бобровой Скалы», без каковой способности она вполне могла бы избежать чересчур близкого знакомства с Чарли, непосредственным своим растлителем? Мог ли прозорливый Гум настолько ослепнуть, чтобы не разглядеть угрозу взлома в пристальном интересе Шарлотты к запертому ящику стола с заветной чёрной тетрадью? Однако услужливый автор раз за разом закрывает глаза, прибавляет сил худосочным мышцам и подливает в бокалы. Это автор устраивает в «Привале Зачарованных охотников» разом два съезда одинаково скучных говорунов, лишая Гумочку и Лолочку обещанной дополнительной кроватки – зато заботливо оставляет в нём местечко для одного популярного драматурга.
В лекции, посвящённой «Герою Нашего Времени», Набоков показывает, что весь лермонтовский сюжет строится на единственном поворотном механизме – подслушивании, случайном или намеренном, без которого развитие действия было бы невозможным. Движитель «Лолиты» - маловероятные случайности: там, где нелепый, слепой, безумный, покорный Гумберт видит перст судьбы, мы отчётливо видим авторский умысел. Автор и есть тот загадочный «мистер Мак-Фатум» – впервые мелькнувший в списке Лолитиных одноклассников – который гонит его сквозь лабиринт сюжета к выходу, уже оборудованному не лишённой изящества гильотинкой.
И последнее. «Исповедь Светлокожего Вдовца» завершается призывом того, кто подписал свою рукопись именем Гумберт Гумберт, не допустить её публикации до смерти той, кто была обозначена в ней как Долорес Скиллер, урождённая Гейз. Благоразумно скончавшийся до начала суда, признанный оскорбительно-вменяемым (не зря он так боялся и не доверял психиатрам!), исчерпавший своё предназначение, псевдо-Гумберт отступает во всполохи адского пламени в уверенности, что спас «свою девочку» и от нищеты, и от ненужных ей призраков. Наивный, всерьёз полагающий, что тот уродливый circulus vitiosus, который он искренне принимал за circulus vitae, станет достоянием публики через много-много лет, не потревожив ничьих теней.
Увы: даже здесь он был не властен. Особенно здесь.
Как сообщает нам доктор Рэй, ещё одна авторская маска, «жена «Ричарда Скиллера» умерла от родов, разрешившись мёртвой девочкой, 25 декабря 1952 года» - через тридцать девять дней после смерти своего влюблённого истязателя. Дорога к публикации «Лолиты» была открыта.
«С тех пор моя девочка кормит меня».