Варьке через полгода должно было стукнуть двадцать пять. Но по совокупности выглядела она лет на шестнадцать. А без того, что помещалось в двух чашках ее бюстгальтера третьего размера, Варьке при росте метр с кепкой и кукольным личиком сложно было дать больше тринадцати. При всем при этом котелок у девчонки варил дай Бог каждому взрослому мужику.
За два года до войны, когда у нее была еще абсолютно плоская грудь, а до первых месячных оставалось несколько лет, она бросила работу счетовода в конторе захолустного Карачева и отправилась в Москву за лучшей жизнью. Москву с наскока ей покорить не удалось. Сказалась анкета, подпорченная ее отцом, осужденным в 37-ом году. К счастью, был он осужден с последующей конфискацией и дальней дорогой в сторону Бийска не по политической 58-ой, а всего лишь как коммерсант, не заплативший вовремя налоги. В итоге 22-ое июня, когда, глядя на репродуктор с голосом Молотова, молодежь примеряла дырки под ордена у себя на рубахах, а взрослые бабы чуток тревожно теребили уголки платков, Варька встретила в тридцати километрах от Кремля на территории подмосковного завода "Акрихин", выпускавшего лекарства для строителей Коммунизма. Хинин под маркой "акрихин" от лихорадки и еще куча всего полезного из домашней аптечки.
Вынесенный через проходную "Акрихина" стрептоцид и спирт в годы войны неплохо поддержали девчонку. Понятное дело, литром спирта в день сыт не будешь, да и стрептоцид вместо масла на хлеб не намажешь. Это все левое богатство нужно было еще как-то превращать во что-то более легальное, попутно не загремев по стопам отца в места не столь отдаленные. Помогало в этом Варьке ее умение находить нужных людей, входить к ним в доверие и, разумеется, делиться с ними прибылью.
К лету сорок пятого у нее была отдельная комната с окном на делянку картошки перед лесом и отличная, небольших размеров сеть по сбыту спирта за пределами заводского поселка. В основном в Салтыковке и бывшей Обираловке. И хотя бездонный черный рынок готов был переварить в десятки раз больший объём разведенного и подкрашенного чаем спирта, который могла добыть Варька на Акрихине, за количеством она не гналась. Лучше меньше, да лучше, как говаривал дедушка Ленин.
С лекарствами дело обстояло одновременно и сложнее, и проще. С провизорами и докторами у Варьки так и не сложились надежные деловые отношения. Да и в случае чего они бы сразу на нее и указали компетентным органам. На толкучке в Салтыковке из-под полы продать порошок постороннему человеку было тоже сложно. Все-таки это не спирт под видом самогона, выдаваемого за коньяк и покупаемого постоянными клиентами с рабочей печенью. Стрептоцид нужен был только хворым. Сегодня он заглядывает к тебе в глаза, подхватив какой-нибудь триппер, а завтра, подлатав организм, уже о тебе и не думает. Зато бывший больной иногда оказывался способен подсказать своему приятелю, попавшему в подобную, как и он ранее, беду. Мол, есть у меня контакты среди летунов, которым раз плюнуть достать нужное снадобье... "И не надо никому объяснять, почему у тебя явно небоевые пробоины в шкуре. Да и сам-то ты понимаешь, что вылечить можно только стрептоцидом. Диагноз-то очевиден. Рюмка чая у этой фрау для пятерых из нашей части закончился точно так же. Тем более, что войне уже конец. Не за горами "бери шинель, пошли домой". Там твоя баба, а ты с триппером. Она тебя точно не поймет. Ну, чо? Засылать гонца к летунам? Если порошка нет сегодня, так через пару дней привезут свежачок. Потерпишь?"
В общем, имелись у Варьки выходы на летчиков на Монинском аэродроме, летные полосы которого располагались в каком-то десятке километров от проходной ее завода. А это значит, что летчики могли, считай из главного авиаузла страны, доставить в один момент твой препарат в любую точку земного шарика. А там - ищи-свищи откуда барахлишко. Эт, если говорить с небольшим преувеличением.
И вот, серёд лета, когда уже прошел на Красной площади парад в честь Победы, но еще Красная Армия не двинулась через Гоби и Хинган, к Варьке вечерком после шести за порцией заветного порошка явился новый клиент. Кожаные ремни и смеющиеся глаза на загорелом лице. Тонкий нос. Чуб из-под сдвинутой на затылок фуражки. "Виллис" за спиной. Офицер. А еще его высокий рост и выправка! Голубые петлицы и околыш с крыльями. Разве что без крыльев за спиной и нимба. У Варьки даже что-то согрелось и шевельнулось в нижней части живота и она подумала, что это, наверное, то самое, из-за чего бабы готовы лечь даже под вонючего мужика. Но чего у нее никогда еще не было. Ни с кем и никогда. В ее-то двадцать четыре.
Она сглотнула слюну и пригласила летуна в дом. Соседи отсутствовали. Кто был еще на смене, кто только что на нее ушел. Варька нарочно договорилась о встрече именно на это вечернее время. Лишние глаза и уши ей были не нужны. А самой Варьке идти на смену рано утром. Так что можно было смело принимать гостей. С чаем. В рюмках и чашках. С конфетами и салом на закуску. Вряд ли кто стуканет, что девчонка под видом свидания с кавалером меняет заводские препараты на золотые червонцы и колечки из Кенигсберга. Большим бумажным деньгам Варька не доверяла еще с тех времен, когда обнаружила в десять лет траченые мышами пачки «керенок» и «катенек» за печкой в отцовском доме. Те бумажные деньги годились на растопку разве что накануне ее рождения. От нынешних же Варька старалась как можно быстрее избавиться. Тем более Война закончилась и почти наверняка со дня на день можно было ждать, что деньги поменяют. И не хотелось вдруг увидеть, что хрустящая бумага с Лениным, полученная под угрозой срока, превратилась в философское ничто.
Летун, судя по его глазам с наглецой и ухмылочкой Дон Жуана, чувствовал себя в комнате Варьки, как у себя дома. На своем веку таких комнат и таких варек он повидал вагон и маленькую тележку. Взгляд, скользнувший с Варькиной груди на ее бедра, а потом задержавшийся на кровати девчонки, говорил лишь о том, что летуну не терпится быстрее закончить с рутиной обмена колечка на лекарства и перейти к более приятным вещам на белых простынях.
В своих способностях он не сомневался. Он не ШКАС, осечек не бывает.
После завершения деловой части мероприятия пара перешли к неофициальной. Все ж таки до монинского аэродрома, даже на "виллисе", не пять минут. Надо гостя подкормить на дорогу. Так что первую чашку чая, наливая его в блюдце, Варька выпила под соловьиные песни летуна. Что что, но он отлично рассказывал о живописных руинах Кенигсберга, которые летун видел из своего "дугласа" еще вчера. Впрочем, Варьке это было не интересно. Рассказы о стертых в порошок городах она слышала не первый раз. И саму Войну, особенно прелести сорок первого она прочувствовала на своей шкуре по полной программе, когда почти такие же голубоглазые летуны, только с еще большей примесью арийской крови, поливали свинцом уходивших на восток беженцев, рядом с которыми двигалось коровье стадо, порученное Варьке. Первых убитых на Войне - людей и коров - она увидела именно тогда. И коров ей тогда было жалко не меньше, чем людей. А потом еще были аттестат и похоронка брата...
Летун за столом понял, что его история девчонку совсем не привлекает и, так и не прикоснувшись к Варькиному спирту, решил изменить тактику. Мол, "вы привлекательны, а я чертовски привлекателен". Давайте не будем терять время и отправимся в постель.
Такое предложение для Варьки оказалось неожиданным. Как-то никто на нее еще не западал. С ее-то полудетской внешностью, когда вокруг полно одиноких баб с великолепными формами. И профессиональными навыками.
Она резко ответила летуну, что кроме чая ему ничего больше не светит. Летун словам девчонки не поверил, посчитав их игрой. И протянул руки. Варька дернулась прочь, едва не свалившись со стула. Что было в следующие мгновения, она не запомнила. Вроде бы она попыталась ударить в пах летуну. Но это точно не получилось. А потом она уже бежала к лесу через картошку, чувствуя на спине хриплое дыхание летуна.
Ботва у картошка была Варьке по пояс. "Если картошку не сожрет в августе фитофтора, - подумала на бегу Варька, - нужно будет копать погреб для урожая". Неожиданно споткнувшись, Варька упала в борозду между рядками. Вставать было некогда и она юркнула вбок.
Земля парила. Столбики света, пробившиеся сквозь ботву, едва касались стенок борозды. Варька ящерицей ползла прочь, не рискнув потратить время на то, чтобы оглянуться назад. Все равно сквозь ботву ничего видно не было. По крайней мере, она на это надеялась.
Вскоре девчонке надоело углублять носом борозду и она замерла на ее дне. Летуна не было слышно. Примерно так же она лежала в сорок первом в придорожной канаве среди дохлых коров и людей, ожидая, когда прекратится налет. Сейчас ее жизни ничего не угрожало, но стоило пересидеть в картошке, пока не придут со смены соседи и летун не свалит на своем "виллисе". Плевать, что золотое колечко осталось на столе. Главное, в прошлом году она вложилась в навоз и картошка на нем бушует...