Спасенные вопреки
Бои шли настолько тяжелые, что я уже не верил, что останусь живым. Мое командование понимало, этот бой, скорее всего, будет последним. Силы уже иссякли, подкрепление всё не приходило. Поэтому была дана инструкция, отступать в лес. Разбиться малыми группами, а потом встретиться в условленном месте. В конце боя я старался держаться ближе к калмыку. Имя его я не знал, то есть выговорить не мог, сам он был нелюдим и плохо знал русский. Зато про него ходили легенды, говорили, что везучий и живучий, как черт. Во всех вылазках, шел впереди, а потом прикрывал сзади. Я знал, с ним рядом у меня больше шансов выжить. Мойша аспирант тоже об этом знал и всегда во всех боях предусмотрительно держался возле калмыка. Про этого Мойшу хотелось бы сказать отдельно. Длинный, долговязый в очках, жадноватый, совсем не вояка, но не трус, у него с немцами были свои счеты. До войны Мойша был помолвлен, и безумно любил свою невесту. Но немцы пришли в её город, и повесили девушку вместе со всей семьей. Мойша поклялся мстить и всегда рвался в бой, но предусмотрительно рядом с везучим калмыков, что поделать еврей. Нас уходило вместе трое. Русский, еврей, калмык. Но немцы упорно преследовали. На их стороне было преимущество в количестве людей и патронах. Я уже не помню сколько раз, они нас почти догоняли, потому что отчетливо слышал немецкую радостную речь. Это было слишком много раз, чтобы можно было посчитать. В нас стреляли. Меня ранили в плечо, Мойшу в ногу. Но калмык был словно неуязвим, он молча нас тащил, иногда бросал и пропадал в чаще, чтобы разведать пути отхода. И каждый раз возвращался, злой и весь в крови. Потом всё стихло. Калмык нас перевязал, добыл воду и каких-то ягод. Я был в полусознательном состоянии. Твердил, что нам надо в условленное место, но калмык качал головой и твердил: «Незя…западня там…».
Я понимал, мы уже ночуем не одну ночь, здесь на опушке леса. И приходя в себя, просил, приказывал отнести нас в условленное место. Но калмык снова качал головой. На третью ночь, я уже не верил, что выживу. Хоть и калмык прижег наши раны, и даже вытащил пули, и всё это время поил и кормил ягодами, как мог, поддерживал нас. Но стоял невыносимый запах мертвечины, словно кто-то уже умер и находился совсем рядом. Лихорадка начала бить меня и достигла своей кульминации. Я стал прощаться с жизнью, просил прощения у покойного брата, что не смогу вернутся и прокормить его детей. Слезы горькие слезы текли из моих глаз. Я впервые жизни захотел молиться. Там на войне в окопах все молились, политрук делал вид, что этого не слышит. И я себе позволил эту слабость. Стал читать молитву, выученную ещё в детстве по настоянию матушки. Мойша лежал чуть поодаль, а калмык сидел напротив меня и поддерживал костер. Я уже твердил молитву третий раз, как что–то стало меня смущать. Калмык, его лицо, стала неестественно вытягиваться, глазницы впадать, а кожа синеть толи зеленеть. Мне стала страшно, ведь он сидел напротив меня. И с каждой секундой моей молитвы его лицо становился страшным, неживым, как у покойника. От страха я ещё продолжил читать и даже перекрестился. Как услышал, что калмык словно по-змеиному прошипел:
- Паша… не молис…зарэжу…
И пригрозил своим почерневшим пальцем. Я испугался и от слабости потерял сознание.
Очнулся уже в полевом госпитале. Рядом лежал Мойша с отрезной ногой. Руку мне оставили, только она так и осталось хилой. Как оказалось подкрепление все – таки пришло. Но поздно. Мы единственные живые, кого нашли в лесу. Условленное место, кто–то сдал. Там обнаружили следы немцев и добитые тела наших раненных ребят. Остальных забрали в плен. Но не это было самым шокирующем. Конечно, всё списали на контузию и помутнения рассудка в лихорадке. Но мы с Мойшей не могли бредить одинаково. Когда нас обнаружили, то недалеко нашли тела десяти фрицев, все они видимо нас преследовали, но были убиты. Поэтому наверное нас перестали преследовать, устали считать потери. Но живыми обнаружили только двоих меня и Мойшу. Тело калмыка было всё изрешечено пулями и ножевыми ранениями. И по виду, умер он за три дня, до того как нас обнаружили. То есть в день последнего боя…
Меня сразу комиссовали. Мойша поставил протез, и он попросился в штаб. Его взяли, он отлично знал немецкий, и хорошо разбирался в аппаратуре связи. Парень даже дошел до Берлина. И начеркал имя своей невесты на берлинской стене, так он отомстил немцам за смерть любимой. После Мойша мне писал, что мы обязаны отдать последнюю дань уважения калмыку. Найти его семью, и сказать спасибо, за сына. Мы смогли это сделать только через пятнадцать лет после войны. Семья калмыка подверглась ссылке. Выжили из его родных только сестра и братишка. Мы приехали к ним днём. Нас встретила его сестра. На кухне, молча вытирая слёзы, она слушала про его последний бой. Я не выдержал и рассказал, всё, как было. Она не удивилась и рассказала то о чем принято молчать:
- Он был шаманом. По-вашему колдун. Раньше шаманов хоть и боялись, но уважали. Они владели черной магией и могли управлять миром мертвых. Но шаманы направляли свою черную магию и во благо простых людей, излечивали хвори, и поражали недругов. А теперь его нет, он не успел даже никому передать.
Тут Мойша вытащил из-за пазухи серебряный медальон. И сказал:
- Хозяйка, тебе привез, брат твой сказал в ту последнюю ночь. Пока мой амулет у тебя ты будешь жить всю войну. Потом найди мою семью и передай племяннику Бате.
Женщина замерла, узнав медальон. А потом ушла, в дальнюю комнату. Вышла она, оттуда держа грудного ребенка в руках. И глядя мне в глаза сказала фразу, которую я никогда не забуду:
- Мой брат был великим шаманом, он видел будущее. У нас только один племянник с именем Бата. Он родился неделю назад.
Автор Галинадар