Едем на зимние лагеря. На грузовиках под тентом. Морозище и ветер. Вьюга залетает в кузов.
Выпендривался я, дурень. Не захотел надевать теплое белье с начесом. Хорошо, хоть в казарме не оставил. Сейчас из вещмешка вытащу и надену. Иначе не сдобровать.
В лесу, вроде, не так морозно. Потому что нет ветра. Да и двигаемся. Кто умеет, ставит палатки.
Кто не умеет, копают ямы для туалетов. Почва песчаная, чего не копать. Выкопали два метра глубиной. А вечером командир взвода что-то роется палкой, с крючком на конце.
«Вы чего, товарищ старший лейтенант?»
« Да вот, мать его… кобуру уронил».
Зажужжала, запела двуручная пила. Поставили в палатках печки-буржуйки и пилим сухостой.
Столько напилили, что на следующий день комзвода выстроил всех и объявил:
«Приказано деревья не пилить. Сухостой это или сыростой, но не пилить».
Не пилить, так не пилить. Натаскали сосновых шишек, топим шишками.
Утром, по команде «подъем» выскакиваем из палаток. Пробежка по лесу. Зарядка. А потом обтираемся снегом до пояса. Аж пар идет от тела.
Ночью в белом тулупе и валенках стоишь на посту, а деревья в тишине от мороза трещат.
Снегу по колено. От палаток до походной кухни в снегу вытоптаны белые тропы.
Вечером в палатках тепло, даже жарко. Веет уютом. Гитара выдает «Цыганочку».
На зимних лагерях пробыли три месяца. До весны.
А запомнилось на всю жизнь.