Вячеслав Павлович по привычке проснулся рано, в 6 утра. Повернул голову, проскользил взглядом поверх пустой соседней подушки к комоду, посмотрел на фотографию с черным уголком.
— Доброе утро, Катюша.
Потом вспомнил, что уже месяц как на пенсии и ехать в университет не надо, тяжело вздохнул и сел. Размял свое худощавое и слабеющее тело легкой зарядкой, завернулся в поношенный синий халат и пошел на кухню. Налил в чайник воды, включил его и собрался было отправиться в ванную.
Между маленьким обеденным столиком, застеленным клеенкой в цветочек, и белым боком холодильника сидел на табуретке резиново-гладкий сиреневый осьминог, переливающийся оттенками розового. Нижний ряд его щупалец, свешиваясь с табуретки, едва касался пола, парочка верхних листала свежий номер «Ядерной физики», взятый из стопки на столе. У макушки его абсолютно симметричного грушеобразного туловища по окружности располагалось множество круглых черных паучьих глаз, часть которых сейчас взирала на Вячеслава Павловича, а часть — изучала журнал.
— Здравствуйте, землянин, — глубокие вибрирующие звуки раздались из глубины тела пришельца.
Вячеслав Павлович открыл рот и со свистящим звуком втянул воздух. Он мечтал о контакте с иным разумом еще со школы, но ни разу не представлял подобную встречу вот так, на его маленькой кухне, когда он сам будет в поношенном халате и дырявых тапочках.
«Надо хотя бы закрыть рот», — подумал он.
После чего он и в самом деле закрыл рот, приосанился, запахнул поплотнее халат. Произнес торжественно:
— Приветствую вас!
Пару раз кашлянул, добавил:
— Минуточку!
И, стараясь не шаркать тапочками, убежал в гостиную. Распахнул ящик шкафа. Когда-то он был заставлен десятками бутылок коньяка, копившимися после защиты диссертаций и провожаний на пенсию коллег. Но резко опустел после нескольких поездок в больницу к умиравшей жене. Вячеслав Павлович схватил последнюю плоскую бутылочку, подцепил две рюмки и поспешил обратно на кухню.
Осьминог обвил щупальцем одну из наполнившихся рюмок, поднес ее к своим черным глянцевым глазам, несколько секунд внимательно изучал содержимое, после чего поставил обратно.
— Эта жидкость вредна для вашей жизнедеятельности, — равнодушно констатировал он.
Вячеслав Павлович в это время залпом опустошил другую рюмку под невысказанную мысль «Ну, за контакт!», прислушался к ощущению растекающегося по телу тепла, продолжительно выдохнул и опустился на соседнюю с осьминогом табуретку.
— Вы правы, — теперь уже ровным, привычно-официальным голосом произнес Вячеслав Павлович.
Поняв, что уже может формулировать и более развернутые фразы, он продолжил:
— И обычно я ее не употребляю. Но сейчас эта жидкость позволит мне быстрее принять объективный факт вашего присутствия здесь.
— Для нынешнего уровня развития человечества сомнения и непонимание вполне естественны, — монотонно, будто начав читать лекцию, вибрировал осьминог. — Но мы наблюдали за вашей особью и считаем, что ваш разум достаточно развит, чтобы осознать и принять наше предложение.
Вячеслав Павлович, настроившийся было слушать длинную речь, подождал секунду, но продолжения не последовало.
— Весьма польщен вашим мнением о моем разуме. И что же это за предложение?
— Позволить нам переместить ваше сознание в подготовленное для вас тело, — тут осьминог указал щупальцем на третью табуретку, где материализовалось другой сиреневый осьминог, неподвижный и с безвольно висящими щупальцами, — и отправиться с нами в наш сектор галактики. Вы узнаете те ответы, которые безуспешно искали здесь всю жизнь, в обмен на помощь в изучении вашего вида.
Вячеслав Павлович протянул руку и молча опрокинул в себя вторую рюмку. Продолжая смотреть на пустую хрустальную емкость, он вспомнил, как однажды апрельским утром, будучи еще школьником, после прозвучавшего на весь мир радиосообщения выбежал вместе с миллионами других людей на улицу и всматривался в ясное небо, мечтая о том, что принесет новая — космическая — эра. Как потом, узнав о своих проблемах со здоровьем, не позволявших стать космонавтом, решил посвятить свою жизнь ядерной физике, ведь открытия именно в этой области должны были подарить человеку ту энергию, которая способна отнести его к другим мирам. Но жизнь прошла, карьера закончилась, а прорыва не случилось. И если бы не Катюша, которая всегда была рядом… Была.
Он не спеша обвел взглядом свою шестиметровую кухню, задержался на красных в белый горошек жестяных баночках для круп, которыми его Катюша пользовалась всю свою жизнь.
— А можно взять с собой кое-какую вещь? На память, — спросил он как-то резко смягчившимся и совсем уже не официальным голосом.
— Разумеется.
Вячеслав Павлович медленно поднялся, поплотнее прижал давно уже разболтавшуюся дверцу старого советского кухонного гарнитура и медленно прошаркал в спальню. Там взял с комода фотографию Катюши, вгляделся в нее, прижал к себе.
А несколько минут спустя — он сам не понял, как это произошло, — он уже беспрепятственно пролетал сквозь оконное стекло, сжимая щупальцами фотографию, и глядел во все стороны одновременно. Впереди, в ясном голубом небе висел над крышами видимый теперь ему огромный овальный космический корабль. Позади, на полу кухни, лежало бездыханное стариковское тело в потертом халате и дырявых тапочках. А вокруг медленно текло обычное апрельское утро.
«Никогда не верил в жизнь после смерти», — подумал он, задрожал от смеха всем своим новым существом и сорвал с фотографии черную ленточку.