Никита ложится спать. Он долго ворочается, прежде чем заснуть. Наверняка ему приснится школа, она всегда начинает сниться, когда начинаются каникулы — происходят какие-то события, а это все лучше, чем просто сидеть дома. Школа представляется ему хитрым строением, обладающим как будто собственным умом или замыслом. Она причудливо извивается коридорами, а иногда — становится местом для проведения Игр. Никита поворачивается на бок и морщится: музыка в соседней комнате мешает спать. Когда наконец Женя уже выключит свой «Radiohead» и перестанет горевать по какому-то козлу. Благо, песни ее ему нравятся, иначе они бы точно поссорились.
Никита лежит головой к окну, подложив руки под голову и засыпает, убаюканный видом изредка проезжающих машин. Провинциальный город спит, только фонари хранят невозмутимое спокойствие, разгоняя ночь. Вдали в позе, похожей скорее всего на распростертые объятия, застывает парк. Там можно иногда погулять, но посидеть там не получится из-за детских аттракционов и смеющихся детей. Никита улыбается, вспоминая рисунки на асфальте перед школой искусств. Та стоит как сторожевая башня, следит за своими — нашими — детьми.
Господи, как же сейчас тихо. Женя уже выключила музыку и тоже легла спать. Как обычно. Надолго ее грусти не хватает.
Почему-то посреди этой благодати, когда пространство кажется залитым чем-то светлым и молочным, Никита — уже заснувший — начинает ворочаться. Это длится больше обычного. Минута. Две. Движения энергичнее, в них появляется какая-то динамика, логика, структура. Что с тобой, Никита, что видишь ты во сне? Сможешь ли ты об этом потом рассказать или откажешься? Неужели ты чувствуешь что-то, не поддающееся cознанию?
Но что это? На улице гаснут фонари. Странно, еще даже не утро, и мрак еще не сменился лучами солнца, каждый раз гладящими по голове, как прикосновение девушки — или парня — который вам нравится.
Становится странно — чуточку темнее, чем обычно. Разница не поддастся случайному глазу. Остальные предчувствовали это давно и старались съехать из города. Хорошо, что Никита сидел дома последние несколько дней, иначе он бы заметил странные взгляды, подозрительное внимание, как будто за одну ночь он стал знаменитостью.
Что ж, в таком случае он бы был не прав.
Он становится «знаменитостью» за эту ночь.
Если бы Никита продолжил наблюдать за улицей, он бы удивился появившейся из ниоткуда девушке, особенно — ее ярким фиолетовым волосам. В таком спокойном городе, как этот, всех неформалов можно было по пальцам пересчитать. Но что она делает здесь? Какая сила занесла ее сюда?
Она садится на скамейку, выпускает струйку дыма, та разрастается и уже ничего невозможно различить.
Никита просыпается, рывком поднимается с кровати, пытается отдышаться. На подоконнике телефон, время – три часа ночи. Он испуганный пробегает глазами по комнате, и тело его покрывается мурашками — ему мерещится, что за стулом сидит какое-то черное существо. Никита всматривается в это — чтобы оно исчезло, но оно не исчезает, встает и выходит из комнаты. Никита смотрит в окно. Внутри холодеет. Там ходят черные люди, карабкаются по воздуху, всовывают руки в невидимые проемы, зацепляются и где-то в районе крыши — восьмой или девятый этаж — они останавливаются и закрепляют черные шары. Они переругиваются, как семья, вешающая гирлянду из фильма про рождество. На обратном пути они проходят совсем мимо его окна. Некоторые заглядывают. Никита не помнит их лиц. Никите страшно, Никита закрывает глаза, зажмуривается
Никита чувствует на себя взгляд, потом — нежное прикосновение, запах сигаретного дыма. Кто-то говорит: «Ничего, спи, это просто кошмар».
Никита послушно — уже трясясь — ложится и что-то садится ему на живот. Он открывает глаза и видит девушку с фиолетовыми волосами. Ее лицо когда-то было красивым, но сейчас как будто бы съехало, стало перекошенным и хаотичным. Она подносит палец к губам, к его губам. Он понимает, что не может пошевелить телом, даже отвести взгляд и вынужден смотреть прямо — на ее лицо, напоминающее маску или застывшее отражение из кривого зеркала. Она наклоняется и целует его.
Никита теряет сознание, видит:
Большое здание-лабиринт, где кто-то грохочет и мечет огромные мячи. Его выгоняют в этажи, полные воды и затхлости. Он мечет шары еще чаще, потому что боится зверей, выплывающих к нему ночью. В этом здании имеется своя ночь, и тогда шары исчезают, он становится маленьким мальчиком, заблудившимся, оставшимся неизвестно почему поиграть в теннис вечером подольше, после занятий.
Парк, где по ночам полным-полно людей, неспособных почувствовать человеческое тепло. Кто-то за ними наблюдает. Кто-то придет чуть позже, чтобы попросить о помощи. А кто-то подумает, что это горячечный бред и проведет с ними всю ночь, громко разговаривая и жалуясь на то, что родные выгнали его из квартиры и сейчас он никому не нужен.
А вот он как будто в комнате, наблюдает за девушкой, вкладывает в ее уши слова, которые потом нужно будет произнести. «Я хочу, чтобы ты это прочел», «Я хочу, чтобы ты это прочел». Девушка плачет, потому что ее преследуют голоса. Она запирается в туалете, достает бритву, но кровь не течет — она пока еще нужна. Она плачет, трясется, но повторяет: «Я хочу, чтобы ты это прочел».
Вот он сидит на стуле. Это, кажется, магазин одежды. Он читает книгу, видимо, никому. В помещение только он — или она — и манекены, иногда достающие свои лица из темноты. Она перелистывает страницу. В резиновых глазах видится слабое движение, неуловимый блеск или это игра воображения?
Потом черные существа собираются в зале и начинают танцевать, только вместо музыки странный скрип. Если попытаться описать его человеческим языком, получится что-то в духе скрипа стекла, когда по нему ведут ножом. Черные существа берутся за руки, черные существа отрывают руки, черные существа кружатся по залу, ускоряясь, так что смотреть за ними невозможно. Кружится голова, становится страшно, из-за этого все, конечно, идет быстрее.
Теперь он уже входит в зал, тот же самый зал — зеркала там со всех сторон. Тени стоят. Нет, тени трясутся. Теперь он один из них и где-то чувствуется призрак удовлетворения. Следы его уводят в недалекое прошлое. Следы его — приводят к искаженному образу девушки. Следы его запутаны и не поддаются разгадке. Она улыбается. Дверь в помещение закрывается, и теперь ничего не видно.
Никита проводит много времени в полной темноте. Никита не помнит, сколько времени проводит в темноте. Никита думает, он и есть темнота.
Редкие возмущения кажутся галлюцинациями — это пение, повторяющиеся слова, чужой разговор, «рюггва и сыммра, рюггва и сыммра».
И воображение Никиты от безысходности рисует этих Рюггв и Сыммр как что-то непреодолимо большое, доставляющее боль занимаемому пространству.
Рюггва и Сыммра замечают его.
Спустя тысячу лет он просыпается.
Это всего лишь сон.
Нет, это — Никита смотрит по сторонам — это сон.
Или — он вспоминает прошедшее ночью — это сон?
Он не может встать, мышцы отзываются болью. Он, очевидно, через многое прошел сегодня.
В комнате все по-старому: вот тумбочка, вот выдвинутый стул из стола. Никита покрывается мурашками. Это все по-старому пугает его больше всего. Невозможно, чтобы другие не знали об этом — думает он. Во рту — привкус крови. Болит прикушенный язык.
Рюггва и Сыммра.
Рюггва и Сыммра.
С этими именами он поворачивается к окну. Там, слава Богу, никого — и почему-то ему хочется вспомнить какую-нибудь молитву. Но Бог — оставленный ему прабабушкой и ее молитвами — отворачивается от него. Никита не чувствует его присутствия, даже наоборот: — в таком хаотичном месте бог невозможен.
Поднимающиеся картины беспорядочных волн захлестывают его.
Это проходит как наваждение. (Это всегда с ним теперь остается, пульсирует где-то, не дает спать, зовет, причиняет боль, и зачатие странных голосов слышит он в своей голове. Странно, даже рука собирается жить как-то по-своему и отказывается брать телефон)
Никита потом заходит в «Вконтакте». Ему необходимо с кем-то это разделить, один он просто не справится.
Друг в сети.
«Мне сегодня сон приснился, просто жесть».
«Таких никогда не было»
«Я до сих пор не могу отойти»
Сообщения остаются без ответа, хотя Женя онлайн.
Никита пытается успокоиться. Записывает сон. Ждет наступления утра.
Утром встречает сестру с осунувшимся видом.
Она направляется к кухне. Там — слышно бряцание сервиса и тихий разговор — завтракают родители. Никита спрашивает:
—Сон плохой?
Женя останавливается в проходе, поворачивается, говорит тихо, чтобы родители не слышали: — Да, очень. Тебе тоже? — Спрашивает она, видя выражение лица.
Никита кивает, хочет сказать, не думает, что может. От маминого приглашения к столу он вздрагивает.
—Потом обсудим, — говорит Женя. Он соглашается.
Да, и в правду. Это мама и папа: она суетится, раскладывает чай, бутерброды с сыром и маслом по столу, он сидит в телефоне.
За обедом Никита спрашивает, что им снилось, но они не помнят снов. Как это вообще возможно? Никита не мог один-единственный почувствовать это.
Мама берет чашку и идет мыть посуду. Никите становится страшно, теперь уже по-настоящему из-за безмятежности, которая кажется ему фальшивой, как с той мебелью, ведь выдвинутый стол — лишнее свидетельство, он все видел, и тень на самом деле выходила из его комнаты. Он сомневается в родителях первый раз в жизни. Кто эти люди? Он их не узнает. Еще немного и лица родителей поплывут, сделаются перекошенными.
Резко звонит телефон у отца. Никита вздрагивает еще раз и ловит на себе долгий изучающий взгляд. Отец говорит впервые за утро:
—Тебя что-то беспокоит?
Отец смотрит в глаза, как будто пытается проникнуть в то, что он думает или видит. Никите начинают приходить на ум увиденные им картины.
Женя пинает его под столом, и связь нарушается.
— Нет, пап. Все в порядке.
Отец кивает и возвращается к телефону. Тот — почему-то — с треснутым экраном. Никита чувствует облегчение внутри. Ни за что его родители не должны узнать о том, что он видел сегодня. Особенно отец.
Мама ставит на сушилку пару блестящих ножей.