Средневековье – эпоха конструирования новой ментальности, отмеченная противоборством языческого и христианского начал. Такая конфронтация порождала порой причудливые формы социокультурной практики того периода. Архетипы, получившие свое начало еще в «темные века», в конечном счете стали определять стратегии повседневной жизни средневекового человека.
Фатальная зависимость от природных условий породила извечную проблему угрозы голода, и как следствие, мечты о чудесном артефакте, избавляющего от этой напасти – а именно Грааля. Последний далеко не сразу стал «той самой» чашей с Тайной вечери, имея в качестве прообраза то некий кельтский «волшебный рог изобилия», то котел Керидвен (валлийской богини плодородия). У поздних авторов высокого Средневековья (К. де Труа, В. фон Эшенбах и др.), форма воплощения Грааля различна – однако основные функции практически неизменны – он и источник бесконечного насыщения, и средство исцеления любых ран.
При этом, в произведениях, посвященных поиску волшебной чаши, одним из основных требований, выдвигаемых к претендентам на артефакт, в качестве обязательного выступает непорочность. В рамках литературной традиции, начатой фон Эшенбахом, народная молва настаивает, что только «целомудренные мужи» получат исцеление любых ран и всеобщее благоденствие, в то время как предавшиеся «плотскому греху» обречены на гибель уже от одного приближения к артефакту. Такой призыв к сублимации сферы сексуального влечения у рыцарства имел вполне прагматичные с социально-политической точки зрения основы: отвлечение воинов от «греховных мыслей» позволяло направить подавляемую ими энергию на реализацию масштабных геополитических проектов – например, упрочение католического влияния в Святой земле, выраженное в Крестовых походах и последующем создании латинских королевств на Ближнем Востоке.
В этом смысле Грааль прямо противопоставлен ряду других, раннесредневековых артефактов. Так, например, золото цвергов (более известное как сокровища мифического народа Нибелунгов) достается далеко не благочестивому, с точки зрения персонажу – Зигфриду. Как известно, герой «Старшей Эдды» не брезговал каннибализмом (отведал сердце человека-дракона Фафнира и крови его брата Регина), был замечен в беспорядочных половых связях – настолько, что алчущие его внимания Брюнхильд и Кримхильда, дамы с высоким социальным статусом (еще бы, валькирия и королева), устраивают разнузданную распрю возле церкви.
Другое дело, такой добытчик волшебной чаши, как рыцарь Галахад; его образ получил конечное оформление только к XV в. – апогей куртуазной литературы и схоластической мысли, активно культивируемой в светской среде. Персонаж представляет собой просто квинтэссенцию христианских добродетелей и благочестия. Интересен и специфический синтез – Галахад по своей сути воин-монах, что идеологически закрепляло концепцию «воинства Христова» и военно-политическую практику рыцарских религиозных орденов. К слову, именно по этой причине отец Галахада, благородный рыцарь сэр Ланселот, не получает драгоценной реликвии – не выдержал испытание целибатом в своей почти что безудержной страсти к Гвиневере.
Таким образом, социокультурные установки Средневековья продемонстрировали своего рода уникальный социальный эксперимент в формировании устойчивых гендерных категорий, и преодолении первобытных архетипов в повседневном поведении людей.