«Пластинка тихо зашипела. Иголка два раза прыгнула. И раструб старинного граммофона исторг глуховатый раскатистый бас. Слов было почти не слышно. Но, в этом — и не было необходимости. Дама, что слушала давнишний, ныне совсем позабытый, романс. Знала слова хорошо. И могла бы подпевать. Не будь уже столь стара и немощна.
Она сидела в кресле, слегка сгорбленно и поворотившись вправо. Последний перенесённый инсульт, покосил её некогда идеальную осанку. Но, ума. А, главное, памяти — не отнял. Напротив, встряска будто пробудила древние залежи событий. Такие древние, что она и не узнавала их подчас. Но, сердцем — всё так же, молодым и неспокойным — чувствовала. Что это — с ней, в ней, около неё — происходило. Когда-то.
В этот, тяжёлый, иной раз она думала — последний — её год. Пристрастилась она рассматривать фотографии. Три пухлых альбома в потрёпанных обложках собрали и хранили всю невероятно богатую биографию. После завтрака, который готовила и приносила помощница по хозяйству. Дама не без труда пристраивалась в кресло. И принималась медленно, со вкусом листать и разглядывать. Припоминая и наново переживая вехи безмерно, неоправданно долгой жизни.
Совсем прошлые — жёлто-коричневые, с обломанными краями— были из её юности. Бурной, весёлой, влюблённой.
Дальше, следовали кадры из молодости, пришедшей на гражданскую, коллективизацию, индустриализацию. И почему-то, на снимках было всегда пасмурное небо. И сосредоточенные лица.
Потом, шла война. Этих эпизодов было запечатлено немного. Медсанбаты, госпитали, раненые, убитые, горе, горе, горе… И она переворачивала картонные пласты скоро, с тяжёлой душой, на слезе.
Восстановление, расцвет, оттепель, застой. Лишь по насыщенности улиц автомобилями и женской моде могла она отличить эти эпохи друг от друга. Для неё всё это время слилось и запечаталось в один знаменательный день. В 58-ом её реабилитировали. Все прочие события нескольких десятилетий — были не важны.
Долистав до крайней карточки, всегда она вынимала её из страницы. Подносила близко к глазам, целовала сухими синеватыми губами в уголок.
На блёклой, серо-графитовой фотографии юный мальчик в форме Николаевского кавалерийского училища. Смотрел вдаль и чуть улыбался. Ему грезились славные военные походы. Доблесть, подвиги, свершения. И, конечно, любовь. Невеста у него уже была. Дивная, гибкая станом, синеокая красавица. Графинюшка, умница, добрейшее сердечко.
Ничего не случилось.
Даже, доблесть и подвиги. Юнкера, закололи штыками, во время волнений революционного семнадцатого. Обезумевшие, пьяные матросы растерзали «барчука». «Чтоб, не повадно!»
Дама впивалась слезящимися глазами в фото, пытаясь поймать, ускользающий за горизонтами времён, взгляд. Чтобы, принять и утаить в душе. Чтобы, в час ухода быть не одной.
Она прожила всю свою насыщенную, трудную, мучительную судьбу в одиночку. Без него. И у неё тоже. Ничего не случилось. Ни семьи, ни детей, ни жизни вообще.
Без малого девяносто лет и зим, в кратком изложении альбомных фотокарточек. В итоге. Уложились в одну единственную.
Мальчик в красивом мундире и кивере. Смотрит вдаль...»