Историю пишут победители, а книги для ребят – взрослые. Это правильно уже с эволюционной точки зрения: выжил, значит доказал право на учительство. Тот кто стоит на горе видит много дальше, чем стоящий и подножия вершины. Поэтому вечный спор о близости/ отдаленности книг для юного читателя от целевой аудитории – разговор ни о чем. Мы всегда будем диктовать свои условия тем, кто идет после нас. А они будут выбирать из того, что мы им предложим. Кто утверждает обратное - либо лжец, либо сумасшедший.
Отсюда вопрос: что же мы им предлагаем?
Здесь можно говорить о двух сортах литературы: книгах, адресованных непосредственно молодому читателю (тут у нас в последние годы развилась целая индустрия), и о тех, которые будут ему интересны, но жесткой спецификации не имеют. В первом случае перед нами книги, имеющие довольно узкую область применения «18-», нечто гиперодноразового чтения, туалетная бумага для детского и подросткового чтения. И вроде бы все ничего, прочитал-забыл, люди деньги наварили, если б не одно обстоятельство - эту использованную туалетную бумагу ребята складывают себе в голову. И дальше засор, который никакой сантехникой не возьмешь.
Поэтому при всем изобилии детско-юношеской литературы выбрать из всей этой груды подчас бывает непросто. Вот и я намучившись с несколькими книжками, вышедшими в последнее время (обратный отсчет – 5-4-3), остановился в итоге на двух, которые написаны не по принципу 2У (угадать-угодить), то есть все в той же старой доброй традиции «от родителей к детям», которая в литературе данного рода является, на мой взгляд, единственно верной. Две книги одного, 2015 года, пришедшие к нашему читателю три года спустя.
Дорогой трудной, дорогой непрямой
Арнольд Д. Москитолэнд/ Пер. с англ К. Эбауэр. – М.: РИПОЛ классик, 2018. – 384 с.
«Меня зовут Мэри Ирис Мэлоун, и я не в порядке».
Сейчас это тренд такой, книжки про девочек и больных. И, понятное дело, у них тяжелая жизнь, да психологическая травма. Соответственно настраиваешься на типовой сюжет «Холден Колфилд-лайт», тем более, что героиня тоже с понтами, будущая интеллектуальная элита Америки: слушает Дэвида Бирна, знает сложные слова, не любит безликих людей и вообще мещан. Не только читает, но и пишет, весь роман от ее имени. Почерк неплохой, да что там, почти образцовый. Возьмете в руки книжку, сами убедитесь.
Однако вернемся к травме. Случай классический – развод и девичья фамилия. Мама брошена отцом в 947 милях от его нынешней дислокации (Москитолэнд, он же штат Миссисипи) в больнице. И у подлеца новая семья и ребенок на подходе. Мачеха – тоже американская классика, из официанток. Тонко чувствующую женщину променяли на официантку – это, конечно, трагедия вдвойне.
Девочка хочет видеть маму. Вот такой сюжет, до боли знакомый по советским мультфильмам и одной из частей компьютерной игры Fallout (правда там была мужская версия). Мэри отправляется на другой край США. Автобусы, слава Богу, ходят.
Не то чтобы тут у нас великое путешествие, скорее паломничество. Нет, Мэри не ищет исцеления (хотя можно усмотреть и такой мотив), скорее жаждет вернуть себя прежнюю, понять что происходит.
Однако перед нами не Сэлинджер, как обещает аннотация, скорее Марк Твен, и новый Гек Финн женского пола в поисках Америки.
Повествование довольно вихлястое, и это делает честь автору, довольно убедительно воспроизводящему расколотое, пошатнувшееся сознание детерминированное не только особы, но и упорным нежеланием принимать прописанные медучреждением и рекомендованные папой «колеса».
Мэри пишет письма-обращения к далекой и неизвестной сестренке - не завет от мудрого, старшего к малому, неразумному, а послание от того, кто сам еще находится в стадии становления, от того, кто идет дорогой ошибок и открытий.
Путь Мэри в Кливленд - метафора взросления, обретения себя, прохождение по его ступеням и состояниям. Сперва тебя везут, и весь мир – автобус, замкнутое пространство, потом ты остаешься один, и далее можешь рассчитывать только на себя и встреченных в дороге друзей. Тяжело, страшно, но перед тобой открыты все пути, тебя поджидают опасности и неожиданные встречи.
Мэри совершает выход из замкнутого, довольно душного комнатного мира эстетства и фантазий к правде, к осознанию невероятной сложности человеческого существования (оно, как и любое лекарство содержит побочные эффекты), к осознанию того, что жизнь никогда не будет такой как раньше, такой о которой она тоскует и вспоминает всю книгу.
Наряду с порядком затасканной истиной «все не так как кажется», в романе Арнольда звучит другая, не столь часто повторяемая - «люди меняются – и не всегда к лучшему». Есть еще одна, вроде бы очевидная, но такая трудная в постижении, – рано или поздно каждый приходит к концу дороги. У кого-то этот момент совпадает со смертью, а у кого-то нет, просто кончается завод, иссякает топливо.
«Все течет, все изменяется», значит тебе следует меняться тоже. «Всегда», «навечно», «надолго» - это слова из романтического, инфантильного лексикона. С ними прощается героиня. Расстается с максимализмом, эгоизмом и одиночеством – этими признаками маленького человека, начинает задумываться о судьбе окружающих ее людей. И это естественно, как говорил один мудрец: начинающая образованность во всем видит негатив, завершающая – нечто положительное.
В конечном счете, «Москитолэнд» - книга о приятии мира.
Знакомая тема. Но Дэвиду Арнольду, похоже, удалось сказать свое, новое слово. Приятие мира не означает согласия со всем, что в нем происходит. Умение найти баланс между пониманием и протестом – это и есть взросление. Нетривиальная в плане морали, общего смысла, тонко выстроенная и неожиданно глубокая книга.
Сказка политкорректного периода
Муньос Райан П. Эхо/ Пер. с англ. М. Лахути. – М.: Эксмо, 2018. – 512 с.
«Что за чудо эти сказки!»
В общем, да, не поспоришь. Талант сказочника нынче дорогого стоит. Ну вот, перед нами попытка замахнуться на это высокое звание.
Начинается «Эхо» как стопроцентная сказочная повесть. Мальчик в лесу, таинственные девушки - скрытые в ослушание приказа короля у лесной ведьмы дочери, «музыка их связала». Да и рассказ о Фридрихе, немецком мальчике, владельце связывающей воедино всех героев книги губной гармошке, обещал многое. Страшная сказка о нацистской Германии (Гауф, Гофман на новый лад) – это было бы не такое затертое до дыр решение. Первая часть в таком духе поначалу и начинается. Однако старый добрый классический сказочный настрой про злого волшебника, подмявшего под себя королевство губных гармошек, довольно быстро уступает место тезисному рейду по всем обязательным темам политкорректной эпохи. Сказка превращается в беллетризованную идеологию. Конечно, мешать одно с другим своего рода новаторство. Но сколько не маши пером, сказка и идеология несовместимы.
В книге помимо Отто, фигурирующего в прологе, несколько основных персонажей. Фридрих, выудивший губную гармошку с чудесным звучанием из небытия. Майк и его брат Фрэнк – жители приюта, и подающие надежды юные музыканты, попавшие волей случая к довольно непредсказуемой второй маме. Айви, латиноамериканка (это важно), которая перебирается вместе с родителями в Калифорнию, чтоб сменить губную гармонику на флейту.
Автор уверяет, что их связывает красота, музыка, которая, конечно, выше расовых и национальных различий. Ну, знаете, такая поэтическая, возвышенная гуманистическая фантазия («дети разных народов» и все такое). Однако тут у Райан получается другое - рассказ про «что такое хорошо и что такое плохо» в декорациях предвоенной, военной и послевоенной эпохи. Такое впечатление. что гитлеровская Германия, и постдепрессивная Америка, и США эпохи Второй мировой, с притеснениями американских японцев, нужны автору только для того, чтоб прочитать лекцию о вреде расизма (всех видов и мастей), антисемитизма, государственных приютов и репрессий, пользе патриотизма и высоких гуманистических чувств.
В который раз уже приходится заявлять, что собственно против этих пунктов никто не возражает. Расизм плохо, гуманизм – хорошо. Повторять это, все одно, что твердить «Волга впадает в Каспийское море». Впрочем, лучше бы не объяснять, а показать наглядно и убедительно. В этом и состоит смысл литературы, книги для детей и подростков к ней ведь тоже относятся? Позволить почувствовать, каково это – жить в приюте, сносить оскорбления, заглянуть внутрь героя и в суть обстоятельств, а не ткнуть читателя мордой в таблицу гуманистического умножения.
Дважды два равно четыре. Этак после многократного повторения в духе церковно-приходской школы он начнет думать, подобно героям Достоевского, что «дважды два – пять, это премилая вещица». Нужно ли нам нечто подобное?
«Эхо» - книжка при всех современных идейно-воспитательных наворотах, в какой-то степени мелодраматически-старомодная, шагнувшая словно из детской литературы позапрошлого века. Автор ее, похоже искренне убежден, что вид страданий и несправедливостей, есть нечто само по себе достаточное для того, чтобы мы прониклись ужасом происходящего и начали сочувствовать героям. Но в наш жестокий век показом злоключений мало кого удивишь. Дети в компьютерных играх чего только не насмотрятся, чего только не наслушаются. Карамельный финал затихающего «Эха» и вовсе сводит на нет все усилия автора по прививке добрых чувств. Поэтому лет в десять рассказанной историей может и очаруешься, а в двенадцать начнешь видеть слабые места в конструкции книги, три части которой склеены, скажем прямо, розовыми соплями, и имеют между собой мало общего.
«Эхо» - книга о силе музыки, сама при этом напрочь лишенная музыкальности (хотя автор то и дело стучит тебе камертоном по башке). Не Гульд, и не Рихтер. Совершенно ученическое исполнение. В ней нет души и нет полета. Их заменили удушающей душевностью. Сплошь жирные пошлые мелодраматические пассажи, созвучные нашей эпохе. Неудивительно, что ей накидали медалек и дипломов. Но настоящее золото не тускнеет, а тут позолота уже сейчас отходит целыми кусками. Такова судьба идеологического продукта, даже если он сказочный.