С детства восхищаюсь патологоанатомами. Вот уж у кого напрочь нет никакого романтизма в голове!
Дело было на даче, за обеденным столом. Мне около четырех лет. Я, вероятно, развеселился и что-то балаболил...
— Андрей, не разговаривай во время еды, — не поднимая глаз, нежным металлическим голосом говорит тетя Мила (собственно, она и была первым в моей жизни патологоанатомом). — Ладно я здесь, если подавишься — проткну тебе горло ножом, — ее нож проделал зловещий кульбит над сосиской, — и все будет хорошо. А если меня рядом не окажется?.. — Тетя приостановила «вскрытие» сосиски и проткнула меня своими раскосыми бурятскими глазами.
Надо ли говорить, что после этой «поножовщины» я в присутствии тети Милы долгое время не то что говорить, а даже кашлянуть боялся. Ну правда, что должно быть в голове у человека, чтобы сообщить подобное четырехлетнему ребенку, не ведающему о показаниях к экстренной трахеотомии?! Ответ один: полное отсутствие романтизма.
Тем большее удивление вызывает случай патологоанатома Томаса Харви — врача, укравшего мозг Альберта Эйнштейна.
Эйнштейн умер в Принстонской больнице от разрыва аневризмы аорты ночью 18 апреля 1955 года. В соответствии с пожеланиями покойного, похороны были тихими, быстрыми и только для своих. Его тело кремировали, а пепел развеяли.
Но за те 24 часа, которые разделяли смерть и обращение великого ученого в пепел, Томас Харви — то ли с согласия душеприказчика, то ли без оного (история темная) — вскрыл черепную коробку Эйнштейна, отделил его мозг и положил в банку с формальдегидом. Кстати, офтальмолог той же больницы — Генри Абрамс, воспользовавшись общей неразберихой (только представьте, что там творилось в это утро!), умудрился провести еще и экстирпацию глаз у того же трупа, спрятав их потом в своей банковской ячейке.
Томас Харви, впрочем, проявил куда большую сознательность — он ответственно нашинковал украденный мозг и зафиксировал материал. Полвека мозг Эйнштейна, разрезанный на 240 частей, путешествовал по Америке вместе с романтичным патологоанатомом Томасом Харви. Харви прятал свою «прелесть» от посторонних глаз, менял места жительства, развелся с женой, которая не могла принять его одержимости, и тайно искал союзников. Когда-нибудь, надеялся он, мы сможем разгадать тайну эйнштейновского гения!
В начале 80-х годов банку из-под майонеза с фрагментами мозга Эйнштейна получила от Харви профессор Калифорнийского университета в Беркли Мариана Даймонд. Позже она опубликует статью, в которой объявит, что в полученных образцах отмечается более высокая, нежели у обычных людей, концентрация глиальных клеток. Глиальные клетки — это что-то вроде изолятора, скрывающего в себе отросток нервной клетки, а потому улучшающего его проводимость. Чем активнее используется та или иная часть мозга, тем, теоретически, большее глии в соответствующих местах нарастет.
Часть мозга Эйнштейна получила доктор Сандра Вительсон из исследовательского центра Онтарио в Канаде. Она сделала вывод о специфическом сращении зон коры мозга Эйнштейна, ответственных за математическое и пространственное мышление. Именно в этой области, если верить доктору Вительсон, и возникла знаменитая теория относительности (в ее основе как раз геометрическое — визуально-пространственное — понимание гравитации). В этой же логике интерпретируется и еще одна особенность эйнштейновского мозга — пятнадцатипроцентное превышение, в сравнении со средними показателями, размеров теменных долей обоих полушарий.
В конце 90-х доктор Харви, так ничего и не поняв в эйнштейновской гениальности, «утомленный ответственностью за хранение мозга», передал его в Медицинский центр Принстонского университета, где оставшиеся кусочки и по сию пору дожидаются своих романтичных патологоанатомов-исследователей, которых, как мы можем видеть на примере тети Милы, не так уж и много (о судьбе мозга самого доктора Харви, умершего в 2007 году, как вы понимаете, ничего не известно).
Романтизм доктора Харви разрушается банальной арифметикой: наш мозг состоит из примерно миллиарда нейронов, которые связаны друг с дружкой квадриллионом связей (это единица с пятнадцатью нулями), а в ДНК человека лишь 23 тысячи генов, то есть даже если бы весь наш геном занимался исключительно кодированием связей в нашем мозгу, то нам уже не хватает примерно триллиона генов. Отсюда вывод: мы не рождаемся с гениальными мозгами (что бы под этим словосочетанием ни подразумевалось), а делаем их такими.
Да, есть индивидуальные особенности: некоторые из нас, при всем желании, так и не смогут преодолеть интеллектуальный уровень олигофрении — это примерно 1% населения (не свезло так не свезло), кроме того, специалистами по коннектомике получены достаточно убедительные данные, касающиеся особенностей мозга аутистов и шизофреников, — тут тоже примерно 2-3%. Добавьте сюда еще, скажем, 5% на хромосомные заболевания и стертые случаи какой-нибудь трудно верифицируемой патологии, чтобы с запасом, и мы с большой натяжкой выйдем на 10% населения земного шара, интеллектуальная судьба которых существенно зависит от биологических факторов. (С другой стороны, по линии жизни к нам подступают старики Альцгеймер и Паркинсон с товарищами по дегенерации, но мы их поместим в скобки.)
И снова вернемся к арифметике, она показательна. По расчетным данным Себастьяна Сеунга, количество информации, содержащейся в одном человеческом коннектоме (это все связи между нейронами одного мозга), приблизительно равно зеттабайту, а это — держитесь за стул — 10 в 20-й степени. Очевидно, что перед нами парадокс, но уже другого рода, ведь данное число эквивалентно всей цифровой информации, созданной к настоящему моменту человечеством. Теперь представим себе полтора кило серого и белого вещества, лежащего на столе патологоанатома, и зададимся вопросом, как в нем нечто подобное может уместиться? Разумеется, речь идет не о фактических нейронных ансамблях, а обо всех, теоретически и умозрительно, возможных комбинациях, в которых могут состоять связи данной системы. Конечно, лишь малая толика этих комбинаций осуществляется в действительности, и еще меньше можно отнести к материальному субстрату собственно мыслительной деятельности. В общем, идти таким путем, надеясь обнаружить конкретную мысль в мозге, — это не просто иголку в стоге сена искать, а песчинку на бескрайних пространствах Вселенной.
Даже если мы каким-то чудом соберем в целое разрезанный на кусочки мозг Альберта Эйнштейна, затем восстановим его с помощью супермощного компьютера (такого, к слову, пока нет), то даже в этом случае мы не будем знать, какие именно связи в этом мозгу отвечали за теорию относительности, а какие, например, за мысли о том, как почесать пятку, зудящую во время чтения Нобелевской речи (или, если уж мы говорим об относительности, кого-нибудь, особо зудящего, почесать этой же пяткой). Иными словами, даже если морфологические особенности мозга и имеют значение, их влияние на интеллектуальную функцию ничтожно — важна не морфология связей, а, как бы сказал наш драгоценный Петр Кузьмич Анохин, порождаемые ими «функциональные системы», каковых в мертвом мозге отыскать нельзя.
Да, разные мозги дадут нам слегка отличающиеся картины мира. Допустим, у Эйнштейна действительно способность к визуально-пространственному мышлению от рождения была выражена чуть лучше, чем в среднем по больнице. Но разве длина пальцев определяет гений музыканта? И ведь не факт, что именно геометрическая модель гравитации является идеальной, а главное — универсальной (по крайней мере, с помощью этого же типа мышления тому же Эйнштейну единую теорию поля сформулировать так и не удалось, а он работал над ней почти сорок лет). Вполне возможно, что для решения ряда проблем той же физики и другие особенности мозга были бы очень кстати. Например, Эйнштейн говорил, что невозможно решить задачу, если ее нельзя пространственно представить. Нильсу Бору это как-то не мешало...
Склонность к тому или иному типу мышления неудивительна, но и ничего сама по себе не гарантирует. Если у вас, как и у Эйнштейна, мозг с большей вероятностью готов к пространственно-математическому мышлению, но вы эту его особенность не развиваете, то у вас на патологоанатомическом взвешивании выиграет по соответствующими показателям мозг заурядного инженера, которому ваши потенциальные (но так и не достигнутые) успехи даже не снились. Мозг — развивающаяся и тренируемая машина. Но секрет опять же не в этом.
Теперь попросим патологоанатомов подождать...
(Продолжение публикации. В статье вы узнаете, что такое «интеллектуальный объект», и можно ли что-то обнаружить в выкраденном мозгу Эйнштейна).
