Благодаря позднейшим культурным влияниям, в частности – сюите «Пер Гюнт» композитора Эдварда Грига (1874), произведение Ибсена зачастую представляется в сказочно-романтическом свете. Действительно, часть повествования занимает фольклорный план, однако сквозь него отчетливо видна социальная конкретика. Эта драма очень близка норвежской современности XIX столетия. Более того – в ней поднимаются вопросы глобальной проблематики в таких регионах, как США, Греция, страны Аравийского полуострова. Ибсен не только не стремился создать романтическое произведение «с национальным уклоном», напротив – он развенчивает идею норвежской национальной романтики, намеренно обращаясь к злободневным и острым вопросам. То, что романтики-патриоты приукрашивали, Ибсен намеренно огрубляет, принижает. Он следует этому на всех планах пьесы, от бытового до личностного; даже любовная линия не становится для него предметом драматического разыгрывания, надолго прерывается, чтобы затем выйти на совершенно иной план.
Норвегия середины XIX века у Ибсена – малоразвитое, раздробленное государство. Люди грубы и невежественны, стремятся лишь к материальным наслаждениям. Они по большей части необразованны, потому что в условиях суровой северной природы даже поход в школу – подвиг, когда отец вынужден нести детей на своем горбу, шагая над пропастью. В масштабах государства здесь ничего не происходит, исторические события остаются как бы за ширмой повседневных забот. Внешний мир лишь изредка дает о себе знать (крестьян призывают на войну), но в остальном это конформистское сообщество живет по своим, раз и навсегда установленным законам.
Пер Гюнт – «потомок великанов» – не может смириться с этой удручающей реальностью и восстает против нее. Сначала мирно – привирая, пересказывая дедовские предания, – затем со все более возрастающей агрессией. Пер – не только социальный ноль, но и бездельник, поэтому жизненная неустроенность причиняет ему невыносимые внутренние страдания. Та великанская сила, что он ощущает в себе, бездействует, как бы подвешена в пустоте. Он словно заколдован: в детстве ему «напророчили», что он станет правителем, но «пророчество» не спешит исполняться. Окружающие жестоко потешаются над Пером, он злится, зачастую поддается на провокации, но все же не соглашается играть по общепринятым правилам. Для него это скучно, в его характере нет того позитивного, созидательного начала, которое помогло бы ему примириться с реальностью. Он не желает чинить старое – вспахивать заросшие луга или поправлять ограду, – а страстно мечтает, чтобы воплотился новый, прекрасный мир его фантазий. В этом устремлении можно усмотреть революционную искру, которая, однако, так и не разгорается в полноценное пламя. Лишь иногда Пер готов к радикальным мерам («рад в сердце каждому вонзить свой нож»), но и то – на словах. Только в измененном состоянии сознания, под воздействием алкоголя, Гюнт способен на действие – и действие, конечно, бездумное, разрушительное, стихийное.
Похищение невесты Ингрид становится последней каплей для окружения Пера. Он отказывается от ответственности за свои действия («а я был пьян»), окончательно отвергая общепринятую мораль и следуя только своему стремлению к абсолютной внутренней свободе. Пер, привыкший постоянно разворачивать вокруг себя пространство мечты, в реальности оказываетсявыбитым даже из своей нижайшей социальной роли. Теперь он не просто мишень для постоянных насмешек, а изгнанник вне закона. Последствия высвобождения его стихийной энергии оказываются весьма предсказуемы: он разрушает все вокруг – и семейную жизнь Ингрид, и жизнь старухи Осе, у которой судебные приставы отбирают последнее добро, и, конечно, жизнь юной Сольвейг. У самого же Пера животный инстинкт самосохранения. Опущенный на самое дно, он начинает двигаться вверх, против всех – пока большая, неведомая, непреодолимая сила не даст ему совет: «в обход».
Примечательно, что Осе до последнего оправдывает своего сына. Она считает, что мальчик вырос таким из-за неблагополучного окружения (отец-пьяница, пастор-хвастун и капитан-гуляка – характерная для творчества Ибсена триада). Хоть она и бранит сына, втайне все же надеется, что из него получится что-то путное. Судя по всему, Осе в юности была столь же легкомысленной и не лишенной тщеславия. Она говорит о себе как о жертве мужа-тирана, который пустил по ветру дедовское имение, однако и она косвенно способствовала этому безобразию. Фигура Осе воплощает собой непробужденное женское начало, полностью подчиненное обветшавшему патриархальному миру. Вместо того, чтобы действовать, в свое время она утешалась мечтами, «уходила в сказку» вместе с сыном. Таким образом, не только отец, но и мать несет ответственность за непостоянный, взрывной характер сына-мечтателя, за его бесцельную жизнь. Но если родители только занесли эти зерна на благодарную почву детской души, то после встречи с троллями двойственность становится сутью Пера.
Эпизод с Доврским старцем носит гротескный характер: как известно, в образах троллей Ибсен представил едкую сатиру на крайних норвежских националистов. Сам Доврский дед – пародия на мелкого тирана, местного князька, который проявляет себя скорее в частных отношениях, нежели в политических. Тролли не участвуют в политике, они вообще никуда не выходят из-под земли и обходятся продуктами исключительно собственного производства. Пер Гюнт соглашается на самые нелепые предложения тирана, и тот до поры до времени не дает его в обиду. Конфликт возникает, когда Пер осознает, что его абсолютная внутренняя свобода под угрозой. Он согласен превращаться в тролля внешне (т.е. все больше «упиваться» национальной идеей, все глубже уходить в эту вымышленную реальность), но когда речь заходит о бесповоротных преобразованиях его личности, он снова поднимает бунт. Но этот бунт не заканчивается успехом: если законы людей не трогают Пера, то приобщение к подземному миру не проходит бесследно. Пер услышал главное: «упивайся собою самим». Эта словесная формула проникла в его сознание, запустила процесс разложения его личности. Иными словами, Пер Гюнт заражен идеей национализма. Да, и раньше в его юношеские грезы закрадывались картины былого могущества викингов («Ждет его войско английского принца / Люди норвежцу спешат поклониться»). Но в минуты раскаянья Пер все же признавался себе, что он – мелкая сошка, «витязь на птичьих ногах». Однако теперь, постепенно превращаясь в тролля, Пер Гюнт помещает свое «Я» в центр вселенной и берет эту самость за новую точку отсчета.
Если в традиционном патриархальном обществе он, мечтатель и изгнанник, непременно бы погиб, теперь, в условиях зарождающегося капитализма середины XIX века, у него появился шанс изменить свою судьбу. Благодаря своей двойственности и страстной, мятущейся душе, наполненной стихийной энергией, Пер Гюнт действительно становится героем. Но – героем со знаком минус: спекулянтом, работорговцем, авантюристом, примеряющим одну личину за другой, чтобы всегда оставаться «на волне». Отныне он следует «в обход» всему, как завещал ему неведомый, непобедимый Кривой. Что же до Доврского старца, то тот в конце концов становится жертвой своих неуправляемых потомков («старик-то был дрянь, а сынки еще хлеще»), которые изгоняют его из подземного царства, выставляют посмешищем. Такова участь мелких узколобых тиранов, не приспособленных к изменяющимся реалиям. Когда-то мощная энергия Пера Гюнта стала катализатором для изменений в подземном царстве (недаром его до сих пор поминают «от радости плача», как примерного тролля). Однако со временем они оба – и идейный предводитель, и его самый верный последователь – оказываются «никем». Мнимая цельность националистических идей на поверку оказывается луковицей без сердцевины.
Хотя в пьесе нет полноценных персонифицированных злодеев, преследующих добродетель (да и сама добродетель порой весьма сомнительна), главная сила, противодействующая герою, воплощена в образе Кривого. Этот образ взят из фольклора, однако современному Перу Гюнту не дано победить древнее чудовище. Кривой повсюду, он как змей-искуситель – не бьется в открытую, но неизменно побеждает. Он как бы «перезаряжает» устремленную вперед энергию молодого Гюнта: откажись от своих идеалов, откажись от самого себя, иди в обход, чтобы уцелеть. Можно сказать, что Кривой – это некая контрреволюционная сила, подавляющая всякий бунт в зародыше. Пер Гюнт пытается бороться, но в итоге все же подчиняется ей по причине своей изначально двойственной, неустойчивой природы.
Пер Гюнт на протяжении всей жизни балансирует меж двух полюсов. Человеческие качества в нем постоянно борются с качествами тролля, и тролль почти всегда выигрывает. Можно сказать, что только Пер-человек ведет себя противоречиво, тогда как Пер-тролль всегда ведет себя последовательно – не упускает возможности «упиваться собой». Ибсен в мельчайших деталях изображает собирательный портрет этого новейшего авантюриста, этого пресмыкающегося. Портрет этот вполне реален, максимально не-романтичен и анти-героичен. Пер, выходец из самых низов – теперь свободный человек. Он никому не подчиняется, у него нет связей ни со своей общиной, ни с феодалами. Он даже гордится тем, что в свое время «не влез во дворянство». Он не тратил годы на ученье, сам до всего дошел, хотя прочел лишь отдельные страницы истории и только половину Святого Писания. Его девиз – «не знаньям надобно учиться, а знать, что в жизни пригодится!» У Пера есть особая жизненная стратегия: идти вперед, не дрогнув, чтобы пробиться, но при этом оставлять верные пути для отступления. Он космополит – впитал все, до чего смог дотянуться: немецкие книги, французские манеры, английская деловая хватка, еврейское терпенье и итальянское ничегонеделание.
Сбежавший за границу Пер Гюнт умеет улавливать новые фазы развития цивилизаций и умеет на них зарабатывать. Труд без денег для него нелеп. Бывший изгой с годами приобретает огромную власть и сам начинает унижать, причем в десятикратно усиленном варианте. Путь его «восхождения» – по сути, путь нравственного краха, на котором проявлены самые вопиющие социальные несправедливости нового времени. По Ибсену, только человек-тролль способен заниматься работорговлей. Пер Гюнт отзывается о рабах, как о животных («мои питомцы»), которых можно продать, когда надоедят. Его взгляды в высшей степени циничны – «не сделав зла, творишь добро!» (хотя это «добро» – перед продажей имения сварить грог на всех «черномазых» и раздать им табак «от щедрот своих»). Только человек-тролль может спекулировать на китайских божках, а затем с таким же рвением способствовать обращению китайцев в христианство. Какие бы низости он ни творил, он всегда при этом «остается Гюнтом», отстраняясь от дел рук своих, всегда идет «в обход» последствий. Он опускается до такого, что даже в кругу его приспешников считается низостью: желая ввязаться в восстание Греции, он «помогает силе» (туркам), поскольку считает глупым занимать сторону притесняемых.
Но истинная цель этого чудовищного замысла – глубоко личная: стать царем в целом мире. Пер хочет блистать гюнтовским величьем, ласкать самых лучших красоток и упиваться драгоценным вином. При этом он все так же горячо желает стать собой. Но утверждение собственного «Я» для Гюнта – это желания, сгусток страстей, воплощенные сны, порыв. У Пера отсутствует рефлексия по поводу ответственности властителя перед своими подданными. Он, как в юности, жаждет лишь славы и тотального признания. Он с некоторой наивностью делится далеко идущими планами со своими пособниками на марроканском берегу.
Интересны фигуры этих пособников и сама возможность появления таких персонажей в пьесе. Основная проблема нового времени, по Ибсену – не тирания, не бюрократия, а повсеместная жажда наживы и превосходства. Ход государственной машины почти не слышен. На главной арене – предприниматели, международные дельцы. Эти институции стали важнее, чем министры и государи. Они наделены реальной властью – золотом и деньгами, а также специфическим кодексом жизни («без чести жить не так уж странно»).
Четверо торговцев оружием – пародия на «типичных иностранцев»: романтичных, но властолюбивых немцев, двуличных французов, расчетливых англичан и глуповатых шведов-националистов (которые всегда против всех, но мечтают о былом могуществе, жаждут «отрыть шпоры героев»). В современном мире не осталось ни одной страны, которая могла бы служить для других примером. Все так или иначе заражены идеей национального превосходства. Каждый из иностранцев по-своему «упивается собой», и все вместе они презирают норвежца, считают его полным негодяем. Конечно же, они решают воплотить «греческий проект» в обход (!) его изначального плана. Однако эти четверо – всего лишь люди, и дело оборачивается против них, когда они сталкиваются со стихийным началом Пера Гюнта. Отчаявшийся Пер «вступает в сделку» с Богом, просит покарать бывших друзей. Его радости нет предела, когда просьба моментально исполняется. Гюнт отныне считает, что Господень взор наблюдает за ним персонально. Однако божественное вмешательство, скорее, не столько откликнулось на призыв возгордившегося человека-тролля, сколько действовало по собственному усмотрению.
Яхта с сокровищами Гюнта утонула, и его чудовищным планам не суждено сбыться. У него отобрали основную часть материального богатства, лишили влияния, бросили одного в пустыне. Однако и здесь его неутомимый, уже по большей части демонический дух «остается собой самим» – продолжает авантюры ради будущего признания. Если раньше Пер Гюнт пытался подстроиться под условия капиталистической цивилизации, то теперь он вынужден сбежать от нее в личную утопию. Он отрекается от Запада, устраивая очередной – уже слабый, умозрительный – бунт против системы, которая заставляла его «не быть собой». Прежде он раз за разом проигрывал этой системе, поддаваясь искушениям – теперь, когда система далеко, Пер Гюнт остался один на один со своими иллюзиями.
В пустыне он становится очень набожным, вспоминает Писание («бороться и бодрствовать», человек как тростник – ко всему приспосабливается), переосознает «превосходство деревни» перед городом, даже воспевает природу в духе Руссо («невинная беззаботная ящерка»). Но преображения через пасторальный модус не происходит – упрямец Пер Гюнт снова и снова возвращается к своей заветной мечте: «возвыситься – это и есть мой путь!». Его посещают мысли о технократическом преображении пустыни и переселении сюда «благородных норвежцев». Раз западный мир одряхлел – нужна новая страна, уже не сказочная Суриа-Муриа, а Гюнтиана! Размышляя так, двойственный Гюнт то позорно дерется с обезьянами за место на пальме (и почти уже готов натянуть их шкуру, лишь бы выжить), то переодевается в украденное платье арабского вождя. Так норвежец буквально «смешивается» с арабом, вычурно рассуждая о «капле арабской крови», которой не помешало бы добавить норвежскому народу. В этих мечтах пафос национализма достигает своего пика, ирония происходящего предельно обостряется. Махровый националист становится пророком – даже эта роль ему под стать! Он считает арабов «детьми природы» и решает, что у местных женщины нет души. Это предубеждение будет дорого ему стоить. Влюбляясь в Анитру, со всем высокомерием, присущим «просвещенному» западному человеку, он начинает ее воспитывать, учит жизни. Так западные люди столетиями пытались «переделать» Восток. Ибсен буквально каждой фразой в этом эпизоде заколачивает гвоздь в крышку «цивилизованной» недальновидности. Душа у Анитры, конечно же, есть, и она абсолютно лишена иллюзий, в отличии от души Гюнта, одержимого своей «самостью». Тот еще не создал желанного «гюнтовского государства», но уже отказывается царствовать, если молодая девушка ответит ему взаимностью. Очередная иллюзия оборачивается для катастрофой – Гюнт оказывается в сумасшедшем доме.
Там его наконец-то провозглашают царем – мы видим своеобразный апофеоз карьеры Пера Гюнта. Мечта сбылась, но она предельно искривлена. Все происходящее превратилось в неприкрытый фарс. В сумасшедшем доме Пер Гюнт вновь встречается с иностранцами, которые являются как бы воплощением тех четверых, утонувших вместе с яхтой. Эти персонажи-функции, сатирические пустышки, пародии на реальных исторических деятелей: «В лице Бегриффенфельдта Ибсен высмеивает абстрактность и головоломность немецкой идеалистической философии… Рассказ Гугу – сатира на так называемых «молстреверов», сторонников создания нового норвежского литературного языка… В образе феллаха Ибсен сатирически изобразил современную ему Швецию с ее культом высокодержавных воспоминаний… Хусейн задуман как сатира на шведско-норвежского министра иностранных дел графа Мандерстрема»[1]. С одной стороны, намек автора очевиден: политикам, злоупотребляющим полномочиями, равно как и людям, больным национальной идеей, место только в сумасшедшем доме. Однако на это можно взглянуть и с иной позиции: люди этой категории – непотопляемы. Одни утонули, их места с легкостью займут другие, зараженные той же болезнью. Это неумолимая система, конвейер подлецов, который невозможно остановить. Это и есть бесконечный Кривой, который подчиняет себе все, заставляет идти в обход, гасит всякую искру человеческого духа.
Корабль, на котором Пер Гюнт возвращается домой, обречен. Эту сцену можно трактовать как метафору европейской нации, «корабль-Европу», который непременно разобьется о скалы, если на нем будет такой пассажир, как Пер Гюнт. Демоническая сила преследует его по пятам, он давно потерял и свою великанскую силу, и контроль над своей жизнью. У него уже ничего не осталось – он вернулся «к разбитому корыту», для своих односельчан он давно уже умер. Казалось бы, такой герой достоин бесславного конца в назидание другим. Но за внешним планом скрывается нечто еще, история выходит на новый виток: повествование смещается в фантасмагорию, в пространство мифа, реальности переплетаются. Теперь сама природа восстает против этого человека-тролля: клубки, листья и песни в лесу обвиняют его в том, что он не дал им возможности выполнить свое предназначение. Человек, упивающийся самим собой, может сколько угодно отговариваться, что количество добрых дел покрывает его грехи. Совершив головокружительный путь по жизни и вернувшись в точку нуля он по-прежнему ответственен за то, чего НЕ сделал. Пусть в мире людей он избежал ответственности – теперь, на границе миров, его ждет наказание страшнее, чем ад.
Чтобы не быть перелитым в пуговицу, Пер Гюнт должен совершить революционный прыжок – бросить вызов Кривому, пойти напролом, доказать, что в его жизни было что-то прямое. Но все, что он может сделать напоследок – это войти в избушку когда-то оставленной им Сольвейг. И этот единственный шаг стоит всей его жизни. Финальная расстановка сил в пьесе смещает все прежние смыслы. Одна из самых больших несправедливостей, совершенных Пером – в том, что прекрасная, чистая душой и сердцем женщина вынуждена была всю жизнь ждать его в далекой северной деревне. Но это был и ее осознанный выбор. И революционный переворот в этой пьесе, на мой взгляд, связан именно с Сольвейг.
Когда мы впервые встречаемся с этой героиней, ее мир находится в критической, переломной стадии. Она мечется от матери к Перу и обратно, убегает от своих чувств, одной рукой держится за мать, второй – за молитвенник. В итоге она отпускает обе руки. Сольвейг выходит из роли послушной дочери, отворачивается от патриархального мира. Когда Сольвейг решает уйти из дома к Перу, в ней просыпается самосознание. Она отвергает внешнюю религиозную мораль для того, чтобы стать подлинным идеалом. Но идеальная любовь невозможна в мире, в котором она возникла, поэтому отношения героев обречены, а любовная линия намеренно прерывается, чтобы впоследствии преобразиться, стать новой точкой отсчета. Сольвейг не просто поверила – она уверовала в Пера Гюнта, он заменил ей семью, стал ее жизненным путем, ее героем. Она сохранила эту веру в сердце – а на внешнем плане оставалась одинокой. По сути, она переняла роль изгнанника, умерла для внешнего мира. Но она возрождается внутренне, и это революционное преображение: Сольвейг отныне по-настоящему знает, кто она, и остается самой собой. Она – мастер жить настоящим, в ней развито светлое, солнечное начало. Она выбрала свой путь. Именно поэтому Сольвейг становится залогом спасения. Его мир раздроблен и уничтожен бесповоротно, ее мир – целостный, наполненный, принимающий, побеждает демоническую стихию. Сила ее любви спасает Пера Гюнта от обезличивания, очищает и преображает его. Излечить сознание, отравленное идеями национализма, возможно благодаря обращению к традиционным ценностям, во главе которых материнская – вселенская – любовь.
Литература:
[1] В. Берков, М. Янковский. Примечания к изданию: Генрик Ибсен. Пер Гюнт. – М.: Художественная литература, 1978 г. – С.259–269.
