"…. «И, ещё. У тебя нет жизненной концепции. Никакой!» — выжгла тавром на лбу у меня и сурово поджала губы.
Битый час шёл невнятный, тухлый разговор о жизни. Вообще и моей, в отдельности. Поучала меня «человек по несчастью». Она и свою-то жизнь состроить, состряпать не умела. Однако, мнения несла категоричные. И, печатая командный шаг, бухтела в моё левое ухо неприлично долго. И неделикатно прямолинейно. Несколько раз я пыталась сбить вектор, перевести стрелки. Сотворить ужо хоть что-нибудь с занудой. Но, «гвозди бы делать из этих людей». Сказал классик. И не ошибся, в отношении моей приятельницы.
Кто дал ей право вонзать критиканские стрелы в мою беззащитную жизнь, она не говорила. Подозреваю, самовольное вторжении было спровоцированно сильнейшим недовольством судьбой собственной. Но, при чём тут я?
На очередной глубокомысленной тираде. Что-то про «долгосрочные планы», которых я не строю. И «неоправданные цели», к которым я движусь. Мне захудело окончательно. И я взвыла: «Охолонись, невзрачная! Что ты про мои «планы» и «цели» знаешь? Тебе кто шепнул — куда я движусь? Может, я вообще — в дрейфе. И теку, куда ветер гонит».
Тётка оживилась. Монолог наконец-то обрёл отклик.
«Вот-вот!» — воодушевлённо затараторила она, — «и я, о том же. Тебя несёт в неведомое! И ты ничуть не пытаешься контролировать этот процесс».
Я хлопнула себя по ляжкам, её по спине и загоготала: «Мать! А ты-то что контролируешь? В своих исканиях и дёрганьях. Тебя наё.. каждый второй соискатель твоего телесного жара. И каждый первый жадный до дензнаков, обчищает твои закрома до земляного слоя. Ты — вечный, даже не лузер. Лузер теряет. Ты, умудряешься не приобретать. Тебе и терять-то нечего. И всё же, с завидным упорством. С энергией, лучше бы приложимой в другие — более благодарные и урожайные — места. Ты чинишь произвол и стараешься растерзать моё всё. Отзынь! И коли учишь — учи жить на примере. Собственном. А, не великих подвижников».
Злое выплеснулось. Она вскинулась лицом, напугалась. Глаза заволокло слезой, губы скривились. Плечи сначала сжались — как от удара. А, потом рухнули вниз. Я замерла. Такой реакции не было в моих планах. Надо отыгрывать, исправлять. И сейчас. Если она мне поверит и перестанет верить себе — всё, кранты!
«Стой!» — задержала ладонью я медленный, на автомате, ход, — «платок сбился шейный — дай поправлю». И подтыкая пальцами несуществующие огрехи, заметила небрежно: «Умеешь ты, подобрать аксессуары. Вроде бы и мелочь — а, как красит и оживляет образ. Знаешь, я тут пальто купила. Теперь мучаюсь — что к нему подобрать. А, если в субботу нам дёрнуть пошопиться? Как ты? Можешь? Ииии… Ты бы не отказалась мне помочь? Look собрать…»
Пауза повисла. Удар поддых оказался очень сильным и болезненным. Она колебалась. Обидеться, уйти, погрузиться в самокопание. Или, плюнуть и простить.
«Я подумаю… Ещё не знаю… Может быть…» — пошёл вялый отходняк. Окончательный выразительный взгляд, нарочито тяжёлый вздох: «Ладно. Уговорила. Только чур — потом в кино. За твой счёт. И фильм я выбираю».
Расслабилась — обнесло! И непринуждённо рассмеялась: «Да, не вопрос. Я и сама — сто лет в кинотеатре попкорн не трескала».
Возобновили движуху. Я мысленно мелко крестилась — «не допустила человеку по несчастью ещё больше разлюбить себя и жизнь». А она, после встряски — чуть ошалелая, на нервяке — щебетала рядом: «И ещё я приглашу в киношку Вадика. Ты ж не против. Можешь и сама с кем-то пойти. Веселее будет… И ещё, после сеанса — в бар, по коктейлю. За дружбу и миропорядок. Ладно, только за дружбу!»
А я. Шла, глядя под ноги. И думала, думала. Как легко разбить чей-то мир. Как трудно удержать. Как почти невозможно собрать разбитое вновь. И отвечала вслух, невпопад: «Да, зови кого хочешь. Хоть, всё семейство… И коктейль. И — за миропорядок».