Музыкант, искусствовед, писатель, поэт, режиссер и просветитель Михаил Казиник и директор центра «Интеграта» Наталья Гозман рассказали в студии Города+, какой должна стать Школа будущего, как вырастить из ребенка нобелевского лауреата, почему ассоциативное мышление лучше клипового и на какие чудеса способно человеческое сознание.
Новый выпуск программы «Главный+» смотрите на нашем сайте или Youtube-канале.
- Михаил, завтра в Царском Селе вы получаете престижнейшую в области культуры и искусства премию. Расскажите, что это за премия.
М.: - Царскосельскую премию получать очень приятно. Она основана целым рядом замечательных людей культуры и искусства Петербурга. Она вручается раз в год, в день рождения Царскосельского лицея, поскольку мы понимаем, что в мире лучше него учебного заведения пока не было. Оно потом благополучно почило в бозе, но мы празднуем хотя бы его виртуальный день рождения. Это очень хорошо, потому что много актеров, композиторов, поэтов, писателей собираются вместе. И вот завтра меня тоже наградят премией. Я должен выбрать одну из трех статуэток: Екатерины Великой, Анны Андреевны Ахматовой или Осипа Эмильевича Мандельштама. Я спросил в интернете: «Как вы думаете, зная меня, кого я выберу?». Большинство считает, и совершенно правильно, что я выберу Мандельштама. Несмотря на то, что в моей жизни была встреча с Ахматовой, все-таки Анна Андреевна умерла своей смертью. Екатерина – да, великая, но я абсолютнейший антимонархист. Я считаю, что монархия для России – это болезнь, что в России должен был быть премьер-министр, который курировал бы других министров: исследователей, ученых и так далее. И тогда все было бы в порядке. Над Россией нельзя ставить никаких царей. Мы никак не можем расстаться с Византией. Поэтому я не приму прекрасную Екатерину, несмотря на то, что она переписывалась с Вольтером. А приму Мандельштама, мученика, поэта, с которого когда-то началось мое самиздатское детство.
- С 21 по 23 октября в Петербурге пройдут ваши семинары для учителей и родителей. Что будете там рассказывать?
Н.: - Впервые в Санкт-Петербурге мы решились на этот подвиг – организовать семинар для преподавателей и родителей, объединить вместе эти две группы людей. И те, и другие заинтересованы в том, чтобы наши дети ходили в школу, которая приносила бы им удовольствие, где бы они были счастливы, радовались и при этом еще и получали бы качественные знания. Как Михаил Семенович называет такую школу – школа нобелевских лауреатов. Для меня как для врача, занимающегося психическим здоровьем, очень важно, чтобы ребенок чувствовал себя там действительно счастливым, потому что в этом вообще залог здоровья в целом. Поэтому мы решили объединить эти две парадигмы. И на семинаре Михаил Семенович будет как раз рассказывать о своей методологии обучения. Идея как раз в том, чтобы откликнуться на крик души родителей: и мой, как многодетной матери, и таких же активистов, которые хотят, чтобы дети были счастливы в школе. Поэтому мы решились на этот подвиг. Люди звонят со всей страны, и не только из нашей – приезжают из Армении, из Белоруссии, из Прибалтики. Я, честно говоря, не ожидала такого ажиотажа. Значит, все-таки это важно людям. Мы пришли к моменту нашей жизни, когда не хватает такой школы, где бы человек мог раскрывать свои таланты.
- Михаил Семенович, можно сказать, что ваша Школа будущего – это продолжение вашего творчества?
М.: - Безусловно. Мои книги «Тайны гениев» вышли уже двадцать пятым изданием. Значит, в стране есть потребность в этой книге, в АСТ станок работает безостановочно. Тираж опять продается, они даже заключили со мной контракт – выпустить в течение трех лет столько экземпляров, сколько успеем. И мои собственные издательства тоже выпускают, а люди не начитаются. Причем, когда кто-то дает кому-то почитать, почти все «зачитывают». То есть не хотят возвращать, говорят, что книга пропала. И вот мне пишут, жалуются. Мне это очень нравится.
- Это признание.
М.: - Да. Моя идея – это школа радости. Мы отдаем детей на 10-11 лет по 6-7 часов в день, а на выходе получаем такое, что иногда сложно поверить, что это наш ребенок. Мы отдали такого молочненького, чудного, талантливого, глазастого, спрашивающего, удивленного, которого хочется все время ласкать и благодарить за то, что он есть. А на выходе получаем такой духовный рэп, такой ступор, такого зомби, что не знаем, как с ним общаться. Вот и получается проблема отцов и детей. Поэтому моя школа – это познание через радость, познание через улыбку. В моей школе, если учитель проговорил десять минут, а дети не засмеялись, – нужно срочно бежать во двор, играть в салочки, в прятки и вообще делать все что угодно. Тут много компонентов. Обязательно музыка как великое явление. Будучи музыкальным экспертом Нобелевского концерта в 2005 году, я проводил такой эксперимент. Каждый нобелевский лауреат заходит, и ему задавали вопрос: «Занимались ли в детстве музыкой?». И каждый говорил: «Конечно! На скрипке играл». То есть у всех начинается похожая история. Поэтому у нас познание построено через музыку, юмор, парадокс, неожиданность и так далее. Это совершенно другая школа.
- А как вы сталкиваете детей с парадоксом?
М.: - Ой, вы знаете, это просто счастье. Вот я выхожу в Москве в полный детей большой зал. Я говорю: «Ну-ка покажите, где небо». Дети все – руки вверх. Я говорю: «Это что, вы серьезно? Что, все небо там?» – «Да». Вдруг один мальчик: «Я, я, я знаю». Иди сюда, говорю, иди на сцену. Идет на сцену. И от самых подошв через себя вот так проводит круг руками: вот, говорит, небо! Я говорю: «Конечно, поэтому Бог в небе». «Там» – никого нет, потому что если «там» – то это паранойя. За всеми следит, все грешники, все не туда ходят в кустики. И у человека рождается чувство паранойи: «Он следит за мной!». Постоянный страх наказания, Страшного суда. А я говорю: Бог вокруг. Он вас не судит, он с вами консультируется и приводит вас в гармонию и равновесие. Он очень любит чувство юмора. Потому что, если он все время ждет, чтобы все ему кланялись и рассказывали, какой он великий, то он болен. Нет, он должен с улыбкой смотреть на этих своих махоньких, ошибающихся деток, вот как Солярис смотрел на компанию, которая приехала в зону его воздействия. Он начал из них вытаскивать виртуальную материю, их совесть. Если бы не Бах, то они бы все погибли, и Крис бы погиб. Баховская Хоральная прелюдия спасает всех. Никто этого не понимает – она главный герой фильма Тарковского. Когда она появляется, Крис получает отца, получает дом детства, получает ручей, который в переводе на немецкий – Bach. Тот самый ручей детства. И собака бежит, виляя хвостом. Это Солярис создал ему такой кусочек Вселенной, материализовал отца, собаку, ручей и дом детства. Понимаете, моя школа – это школа ассоциативного мышления. Почему нобелевского? Потому что все нобелевские лауреаты – это междпредметники. В одном предмете человек как флюс. Помните, Козьма Прутков говорил, что специалист подобен флюсу. Если небо только там – то это паранойя. Если небо здесь – тогда ты смотришь на Бога в себя. Есть масса парадоксов. Открываем букварь: мама мыла раму. Отлично, прочли. Что, научились читать? Неправда, не научились. Научились складывать звуки. А давайте попробуем так: рама мыла маму. Хохочут. «Что, не может быть?» – «Нет». Я говорю: «Уверены? Ну, чуть-чуть подумайте, вы же нобелевские дети». – «А, Рама – это имя». – «Так, хорошо». – «Ой, я мультик придумал! У рамы ручки-ножки, она слезает с подоконника и моет маму, потому что ей стыдно, что мама всегда сама моет раму, а рама никак не ответит ей взаимностью». Третий: «Ой! Еще я придумал! Мама мылит раму, мыльная пена кругом, попадает на маму, таким образом, рама моет маму». Начинаются сотни предложений, когда не мама моет раму, а рама моет маму. Мышление – это парадокс, это чувство юмора, которое есть у всех нормальных нобелевских лауреатов. Они так друг с другом говорят, подкалывают, шутят, что не верится, что это нобелевские лауреаты, а кажется, что это хулиганский класс.
- Получается, что вы, по большому счету, даете детям понять мир вокруг – это их мир?
М.: - Конечно! Более того: неожиданно их, радостно их. Ребенок должен идти в школу для того, чтобы радоваться. Есть уже куча родителей и учителей, которые объединились против меня, говорят, что школа – это серьезная работа. Гады! Даже настоящая работа – это несерьезная работа. Она доставляет удовольствие.
- Но должна же быть база знаний? Есть вещи, которые действительно требуют работы. Вот английский язык нельзя выучить так просто.
М.: - Можно, можно! Танцуя, припевая по-английски, шутя по-английски. Как только вы поймете первую шутку по-английски – вы уже владеете языком. Прежде всего, надо научить смеяться на английском языке, тогда все будет в порядке. Какие еще базовые знания? Ну, хорошо, закон всемирного тяготения. Формула ускорения свободного падения. А если я скажу, что Ньютон – дурак? А потому что он задал дурацкий вопрос, когда яблоко упало. Вместо того, чтобы, как нормальный человек, ставить примочки, он спросил: «Почему яблоко упало вниз, а не вверх?» Ему все равно, куда падать. Почему вниз? Его кто-то заставил. Кто? Неужели планета? А почему, она магнит? Да, и я тоже магнит, я небожитель, но я вынужден все время ходить по земле.
- Но мы же знаем, что Ньютон на самом деле был теологом. Физика – это его прикладное увлечение.
М.: - Вот вам, пожалуйста – и теолог, и физик, и юморист, и странный какой. Сколько странного! Как только мы начинаем изучать как бы неожиданно, легко – мы сами попадаем в закон всемирного тяготения. Формула – это уже естество, ее не нужно заучивать. Потому что дети ее полюбили, удивились, рассмеялись, узнали про яблоко, подумали, как кто реагирует на его падение, и так далее. Зачем изучать мифы Древней Греции, когда у Париса было три богини на выбор – кому вручить яблоко. А если в моем классе двенадцать богинь, и каждый мальчик должен свое яблоко вручить только одной. Парису было просто. А вот нам придется изучать все двенадцать биографий, потому что яблоко-то одно, а вручить нужно правильно. Все переворачивается в другую сторону. Знания те же – а все по-другому. Эйнштейн говорит, что если бы не было фуг Баха, он бы не понял, что е=mc2. Он через Баха понял, что скорость света в вакууме – константа. Значит, надо пойти по пути Эйнштейна и начинать слушать Баха. Что он услышал? А вот слушайте. Ассоциативное мышление – это нобелевское мышление.
Н.: - Когда ребенок радуется, эндокринная система у него работает определенным образом. У него вырабатываются такие гормоны, которые позволяют ему лучше впитывать информацию и с радостью ее постигать. В игре можно говорить о самых серьезных вещах! И вообще, мне очень нравится фраза Мюнхгаузена: «Настолько вы серьезные, господа». Заигрались мы все в серьезность. И от этого несчастливы и болеем.
- Школы будущего уже где-то существуют?
М.: - Да. Есть в Челябинске, начинаемся в Тюмени. Там мешают, не помогают, денег не хватает, но школа есть. И есть энтузиасты, воспитанные мною учителя. Но ни один министр ни разу не пришел, не захотел посмотреть. Они все отделены стеной. Вот у меня сейчас была встреча в Заксобрании в Нижнем Новгороде. Так вот, пришло в два раза больше законодателей, чем их было в Челябинске. Два. В Челябинске был один. Он пришел с сыном. Сын-подросток услыхал все это и под впечатлением от одной только встречи написал лучшее сочинение в России. И в Челябинске, и в Екатеринбурге залы были полны, но пришли искусствоведы, художники, поэты, писатели, интеллигенция, а не те, кто должен помочь. Мы отделены от них. У них другое мышление, понимаете. Знаете, что сказал Бродский? «Поэт враждебен системе уже на лингвистическом уровне». Вот и все, и ответ на все вопросы. Это же та причина, по которой Царскосельский лицей перестал существовать. Эти пьяные матросы в Зимнем дворце – они все никак не отдадут власть. Человек должен понимать, что в любой момент он может получить все, что хочет.
- Но как он выберет, когда он не знает, из чего?
Н.: - Во-первых, выбор должен существовать. На сегодняшний день выбора даже в плане образования нет.
М.: - Ну, если посадят за стол меня, а рядом Васильеву, Мединского, еще кого-то повыше, то на глазах у всех я разобью все их доводы об образовании. Но меня не посадят рядом. Первый шаг мы уже делаем прямо сейчас. Наталья, конечно, старается делать все, потому что она очень хорошо изучила природу человека. Она на глубочайшем уровне все это понимает и знает, и если мне нужна помощь – она и меня вытаскивает. Когда я сменяю 120 самолетов и двадцать часовых поясов за десять месяцев, что после этого делать? К Наташе идти, конечно. Она это понимает нутром как врач, как представитель медицины цельного человека. Потому что лечить вот эту ранку на теле глупо, потому что ранка – вот там и вот там.
- Можно говорить о том, что в Санкт-Петербурге в каком-то обозримом будущем появится Школа будущего Михаила Казиника?
Н.: - Да. Мы надеемся, что с сентября она-таки появится. Но для этого сейчас очень важно, чтобы люди пришли на наш семинар. В том числе мы ждем побольше учителей. Креативных, молодых. Мы даже приглашаем студентов последних курсов, потому что они для нас даже более ценны, они разговаривают на одном языке с детьми. Мы хотим создать этот коллектив, который бы в дальнейшем явился матрицей. Создать хоть одну модель другой школы, где можно будет не на словах поговорить, что это прекрасно, а прийти и посмотреть: вот так это работает, дети здоровы, счастливы, креативно мыслят.
М.: - В Челябинске у нас родители уже говорят: «Ты плохо себя вел – в школу завтра не пойдешь». Ребенок плачет: «Я не настолько плохо себя вел, я хочу в школу!».
- Михаил Семенович, в одном из интервью вы подметили, что любите Витебск. Персонажи созданных там произведений летали: и герои Шагала, и герои Лагина из «Старика Хоттабыча». Это место так влияет, или что-то внутри, что можно воспитать?
- Вы знаете, когда-то это было сказочное место. Давайте говорить справедливо, сегодня это уже никакое не место. Я приезжал, я заполнил зал, и ко мне не подошел ни один человек, который каким-то образом правит этим городом. И более того – со мной нельзя было здороваться, я нерукопожатный на официальном уровне, поскольку я слишком свободен в своих мыслях. Но Витебск – да, был уникальным. В Питере есть Витебский вокзал – первый крупный вокзал на Руси. А второй был в Витебске. И когда люди узнали, что за десять часов можно преодолеть эти пятьсот километров, то многие из гнилого Питера, в котором все время испарения из каналов, ветры со всех сторон одновременно, переехали в континентальный Витебск, понастроили там дворцов в стиле классицизма. Там в синагогах евреи поют хвалу своему богу, в христианских храмах чудесные хоры, академия художеств, консерватория, в которой ректором стал ученик Римского-Корсакова Николай Малько. Я родился в Питере, а потом детство и раннюю юность провел в Витебске. Когда в Витебске, в детстве ты стоишь на вершине, это непередаваемо. Есть два варианта добраться туда: полететь или ползти долго, по грязи, цепляться за репейник, за крапиву, спускаться, потом подниматься и так далее. А проще – взлететь. Поэтому любой мальчишка, рожденный в Витебске, мечтал научиться летать. И отсюда – Шагал. Отсюда – Волька со стариком Хоттабычем. У меня до сих пор сны, что я летаю. Это все витебское влияние.
Новый выпуск программы «Главный+» смотрите на нашем сайте или Youtube-канале.
