Алексей ОЧКИН
Командир дивизии Иван Петрович Сологуб был для нас живой легендой. Рослый, бритоголовый, он напоминал нам героя гражданской войны Котовского, с детства знакомого по портретам в книжках.
Парнишками мы мечтали походить на знаменитого комбрига. Помню, когда запылала моя родная Смоленщина, мне очень захотелось стать отважным Котовским. Меня, шестнадцатилетнего, в армию не брали, пришлось прибавить себе два года. А после шести месяцев учебы в Ленинградском артиллерийском училище я лейтенантом ускоренного выпуска прибыл в Сибирь, где формировалась дивизия Сологуба. И неожиданно встретился с любимым героем своего детства! Комдив Сологуб имел не только внешнее сходство с Котовским, но, как и тот, воевал в гражданскую войну и носил на широкой груди орден Красного Знамени. Мы все, молодые бойцы, обожали своего комдива, хотя он и был самым строгим из наших начальников.
Однажды у Дона, когда на нашем участке создалось угрожающее положение и оборвалась связь, меня послали с донесением к командиру дивизии.
Командный пункт Сологуба находился на высоте у хутора Рычковского. «Рама» — немецкий самолет-разведчик — уже засекла высоту, и ее непрерывно бомбили и обстреливали. Две радиостанции были выведены из строя, телефонная связь прервана; командный пункт комдива — какой-то грохочущий ад. Но Сологуб продолжал спокойно отдавать приказания и не собирался уходить: отсюда он хорошо видел боевые порядки частей. Комдив выслушал мой доклад и, посмотрев на меня так, словно именно от меня все зависело, приказал мчаться во весь дух на его машине в рощу за Дон, где сосредоточился наш артполк. Артиллеристы должны были открыть огонь по скоплению противника.
Больше комдив ничего мне не сказал, но его взгляд, в котором были и надежда, и вера, и еще что-то большее, поразил меня. Я вдруг почувствовал необыкновенный прилив сил, мне поверилось, что именно я, а не кто другой, спасу положение. Не знаю, откуда у меня появилось это. Может, передались уверенность и воля комдива? Потом в трудные минуты — и в разведке за Доном, и на волжской круче, где мы стояли насмерть, — меня часто охватывало такое же чувство необыкновенной приподнятости. Пропадал всякий страх. Не думал, убьют или нет. Хотел только одного — выстоять, удержать тот клочок родной земли, который нам приказали оборонять. И пусть меня не будет, но люди подумают обо мне хорошо!
Не помню, как скатился я тогда с горы. Кажется, упал несколько раз, были ссадины от острых камней, но боли я не чувствовал. Вцепившись в плечо шофера, я всю дорогу кричал ему в ухо:
«Скорей, скорей!»
Мною владело одно — сделать все, чтобы быстрее открыли огонь — от этого зависела победа на нашем участке фронта и жизнь тысяч людей.
Вкруговую, по железнодорожному мосту через Дон, добрался я до артполка. Время тянулось безумно долго, пока артиллеристы готовили данные для стрельбы. Наконец залп! Чтобы быстрее доложить Сологубу, я отдал свою одежду шоферу и поплыл напрямик через Дон. Гитлеровцы продвинулись, вся река была под пулеметным обстрелом. Набирая воздух в легкие, я нырял и плыл, сколько мог, под водой, не переставая мечтать, как появлюсь перед Сологубом и спокойно, невозмутимо доложу о выполнении приказа.
Но не успел я вылезти на берег, как меня схватили наши же бойцы. Я ругался, вырывался изо всех сил. Мне заткнули рот пилоткой и скрутили руки. Начни я не с ругани, меня, вероятно, отпустили бы. Но перед этим у нас в дивизии сбили немецкий самолет и захватили молодого летчика — он был в трусах и тоже ругался отборными русскими словами...
Весь исцарапанный, подталкиваемый солдатами, я предстал перед Сологубом.
— Товарищ полковник, фашиста захватили! Под водой плыл...
— доложил старший из бойцов.
— Лается, гадина, и ваше имя еще называет!..
Оглядев меня, комдив хитро сузил веселые глаза:
— А может, хлопцы, це наш, га?
— Наши вроде не воюют в трусах,
— ответил боец.
— Ладно, идите,
— отпустил Сологуб солдат и ласково сказал мне:
— Спасибо, лейтенант, выручил!
И, отвернувшись от меня, чтобы не рассмеяться, приказал адъютанту:
— Намажь хлопца йодом и обмундируй, а то в таком виде его русалки уволокут...
