"Она шла по заваленному снегом городу. Было далеко за полночь.
Улицы казались совсем безлюдными. И вымершими.
Ночные магазины выплёскивали в темень одиноких припозднившихся покупателей. Они опасливо озирались по сторонам. Ухватывали покрепче свои пакеты и авоськи. И спешили к себе, в тёплые дома.
Слегка покачиваясь. Стряхивая, оседающий на шапку и воротник снег. Жмурясь, от падающих на лицо крупных снежинок. Попадая высокими шпильками в трещины и выбоины. Причудливо выщербленные в толстой корке льда, покрывавшей тротуар. Она неуклюже спотыкалась. Нелепо взмахивала руками, пытаясь сохранить равновесие. Тихо и обречённо материлась. И укористо прибавляла: "Надо меньше пить... Надо меньше пить..."
Настроение было вялое и выдохшееся.
Предновогодний корпоратив сначала повеселил, отвлёк и раззадорил. Но, к концу вечера стало скучно, пусто и тошно. Подвыпивший коллектив традиционно развалился по парочкам. Яро семейные, пенсионеры и язвенники покинули торжество вскоре после официальной части. Оставшиеся - крепкие печенью и подвижные моралью - вызывали у неё привычно подавляемое отвращение и глухую боль.
Нет, они не были как-то особенно плохи или извращены. Но, в этом-то и было всё дело. Они - люди с которыми она работала вместе уже много лет - были среднестатистическими, обычными. Она прекрасно осознавала, что в любой другой фирме трудятся точно такие же мужчины и женщины. Так что, бежать было некуда. Но, эта - привычная, легко оправдываемая и плохо скрываемая - аморальность. Вызывала у неё приступы тошноты и дикую тоску.
То, что происходило на её глазах, уже очень давно. Не было раскованностью, вызванной осознанной свободой. И уж тем более, не было - серьёзными чувствами и отношениями. Ради которых - "на позор, на дыбу, на смерть".
Это был - проходной, ничего не значащий, беззлобный адюльтер. Популярный пролетарский формат "любви" её современников и соплеменников. Другими словами - банальная грязь, порождённая природной нечистоплотностью.
Она считала их хорошими работниками. И уважала за деловые качества. Потому, преображения этих людей во время коллективных загулов. Ставили её в тупик. И вносили диссонанс в её картину мира. Чтобы не говорили, лично она ставила человеческие качества выше профессиональных. Всегда. И везде.
Она знала, что в стылой, тёмной квартире её никто не ждёт. Что ввалившись в прихожую, она кинет шубку на вешалку, стянет с усталых ног сапожки. Пройдёт на кухню. И не включая света, достанет из холодильника бутылку "мартини". И глядя в окно, за которым метёт и метёт вьюга. Будет тихонько отхлёбывать из высокого фужера. И плакать.
Она знала, что может снова выйти замуж. И в её прихожей появится чья-то мужская одежда и обувь сорок третьего размера. И чей-то зычный баритон будет спрашивать её, как прошла вечеринка.
Но, предпочитала одиночество. Люди приучили её ненавидеть и презирать подлость и измену.
Даже гипотетическую и потенциальную."