В погреб с радостным видом спустился Саидов.
— Отогнали! — и осекся, увидев перебинтованного лейтенанта, остановился в растерянности, глядя на комсорга.
Тот сделал знак рукой, дескать, ничего, обойдется. Саидов подошел к безмолвному командиру, долгим взглядом впился в бледное, бескровное лицо Егорова, опустил голову и повернулся, медленно пошел к выходу из подвала.
Все бойцы взвода глубоко переживали ранение командира, поминутно кто-нибудь спускался в подвал, спрашивал: «Ну как?» Не меньше их переживал и комсорг, вместе с Мансуровым ломая голову, как теперь поступить: оставлять лейтенанта на мельнице — значило рисковать его жизнью. Отправлять к своим, в санбат, — небезопасно: немцы после неудавшейся атаки всеми силами старались воспрепятствовать какой бы то ни было связи гарнизона мельницы с основными частями, освещая ракетами ничейную землю между мельницей и позициями батальона. «Отправить раненого к своим — значит, еще больше ослабить силы защитников мельницы, — думал комсорг. — С раненым придется послать двоих, а то и троих солдат». Но иного выхода не было.
Егоров потерял много крови. И до рассвета может не дотянуть. Пока ночь и темно, его еще можно отправить в медсанбат. Придется тащить волоком триста метров под огнем. И комсорг решился. Он подошел к сержанту, не отходившему от раненого все это время.
— Сержант, сколько всего бойцов на мельнице? — спросил комсорг, и тот понял, о чем думает сейчас Павел.
— Вместе с бойцами, что принесли нам патроны, и связистом — шестнадцать. Двое легко ранены: Ахмадуллин в ногу, Долматов в плечо, — доложил Мансуров и вопросительно посмотрел на комсорга.
— Не густо, — поморщился Павел. Он думал, что больше. Вспомнилось ему, как сам полз сюда каких-нибудь час или полтора назад, как наткнулся по дороге на тела убитых солдат, и подумал, стоит ли рисковать, не окажется ли напрасной эта жертва. Может, подождать все-таки утра, авось наши пойдут в наступление или подкрепление пришлют. Ведь главное — мельника, приказано держать ее во что бы то ни стало.
Комсорг попробовал представить себе, как бы поступил в этом случае сам Егоров, и ему вспомнились слова лейтенанта, сказанные на одном комсомольском собрании: «Война — не увеселительная прогулка. Сколько людей мы потеряли. Все мы знаем. Но это нужно, нужно, чтобы победить, тогда никакие жертвы не будут напрасными».
— Двух бойцов, тех, что пришли ночью, отправить назад — пусть доставят лейтенанта в медсанбат. Раненых тоже в тыл, — тоном приказа сказал он сержанту, и тот не стал возражать.
Лейтенанта хотели нести на плащ-палатке, но Чугуев разыскал широченную доску и предложил:
— Вот на ней сподручнее.
Егорова уложили на доску, привязали к ней ремнями, к доске примотали две лямки, чтобы было удобнее тащить.
Долго, до рези в глазах, вглядывался комсорг в темноту, в которой растворилось четверо бойцов с Егоровым. Пунктиры трассирующих пуль с двух сторон прошивали пространство возле мельницы. Немцы вели беспорядочный, но плотный огонь.
— Доберутся! — произнес сержант. — Вот и наши огонь открыли, видать, догадались, что к ним ползут. Прикрывают.
Комсорг, устало привалившись к стене, вслушивался в перестрелку и тоже хотел верить, что бойцы благополучно одолеют путь, который он сам недавно прополз с таким трудом. «Эх, нет связи! — подумал он с досадой. — Предупредить бы тогда Хабарова, тот послал бы своих людей навстречу обессилевшим бойцам».
Комсорг пожалел, что не отправил вместе с ушедшими связиста, чтобы ликвидировать повреждение.
Надежда, что связь восстановят с той стороны, угасала с каждой минутой. Уже близился рассвет.
Понравилась статья? Поставь лайк, поделись в соцсетях и подпишись на канал!