Кошка Умка заметила меня с Машкой в десяти метрах от крыльца и метнулась нам на встречу. Вид у нее был такой, будто она неделю скрывалась по кустам и крышам от своих ухажеров и теперь единственной ее надеждой сохранить здоровье, а может и жизнь, было запрыгнуть мне на руки и там затаиться. Я поспешил распахнуть куртку, чтобы принять на грудь несколько килограммов белого меха, моментально запустившего когти в мою кофту. Все кошачье тело говорило: «Даже если ты решишь от меня избавиться, даром тебе это не пройдет."
От кошки пахло сырой кошкой. Больше ничем. Никакой течки. Она жалась ко мне. Я кинул взгляд окрест, ожидая появления какого-нибудь уличного соловецкого кота, мчащегося следом за Умкой и способного вступить со мной в борьбу за обладание кошкой.
Но между домами Соловецкого поселка никого не было видно.
Ни котов, ни людей.
Полдень.
Коты сидели по домам, туристы разбрелись по монастырским экскурсиям, а аборигены страдали на работе.
Так с кошкой на руках и Машкой в кильватере я подошел к своему подъезду. Только я открыл уличную дверь, как мне с лестничной площадки дохнуло теплым воздухом с рвотной кислотой. Не сильной, но достаточной для того, чтобы на нее обратить внимание.
Я бросил взгляд на дощатый пол подъезда. На нем ничего предосудительного не было заметно. Чисто и сухо. Но с каждым шагом вверх по лестнице на второй этаж рвотой пахло все заметнее и заметнее.
Ее даже почуяла Машка.
Правда девчонка так и не смогла сообразить, чем ей не нравится воздух, который она вдыхала, и лишь недовольно морщилась.
В щели между дверью и косяком моей квартиры торчал сложенный вчетверо лист бумаги формата А-3. Я вытащил лист, развернул и прочитал послание, оставленное для меня начальницей паломнической службы Соловецкого монастыря.
- Я писать хочу! - буркнула мне в спину Машка. - Что ты там копаешься?!
Я спрятал записку в карман и открыл дверь. В прихожей воняло сильнее чем на лестничной площадке.
- Кажется, Аньку рвало, - теперь нос Машки осознал, чем все пахнет.
Сердце у меня ускорилось и я скользнул по коридору внутрь квартиры, бросив рюкзак на пороге прямо под ноги моей спутницы. Та инстинктивно чертыхнулась, споткнувшись о рюкзак, и приотстала от меня в нашем забеге в сторону туалета.
- Эй! Леднев!- пискнула Машка. - Я - девочка! Мог бы потерпеть и уступить мне место на горшке!
Я рванул на себя дверь совмещенного санузла. Заглянул внутрь. В помещении никого не оказалось. Сквозь открытую форточку в узком окне под потолком струился холодный воздух со стороны бухты Благополучия и Белого моря. Но все равно за ароматами гниющих водорослей и моря слышались больные запахи, оставленные моей постоялицей. Причем запахи не только рвоты.
- Ты входишь или так и будешь стоять до второго пришествия? - спросила Машка с перекошенным от страдания лицом, настигнув меня у туалета. Руки девчонки уже были готовы скинуть штаны и позволить ее телу облегчиться прямо на пол.
Я посторонился, пропуская ее.
Не обращая на меня внимания, Машка рванула к унитазу. Я отвернулся и, прикрыв дверь в санузел, отправился осматривать квартиру.
Хотя в коридоре и на кухне основательно прибрались, даже вымыв с мылом пол, в квартире остались запахи чужих людей, побывавших внутри нее за то время, что я отсутствовал. Больше всего чужаки наследили в комнате, которую снимала у меня Анна - экскурсовод из паломнической службы Соловецкого монастыря. И не мудрено. Девушке стало плохо. Очень плохо. И она вызвала врача с сопровождением... Но чужаки не ограничились посещением комнаты Анны. Они заходили и в мою спальню, оставив там надолго, благодаря надежно закрытым окнам, свои ароматы.
Два аромата.
Мужской и женский.
Один аромат я знал хорошо - он принадлежал Соловецкому участковому и его отсутствие в данной ситуации было бы более подозрительно, чем его наличие. А вот второй аромат явно принадлежал чужаку, недавно оказавшемуся на архипелаге. Иначе б я его наверняка где-нибудь услышал. В магазине, в монастырской лавке или просто на улице у стен Кремля.
Пройти мимо аромата, который много лет назад подарила мне на День Рождения будущая мать моей дочери, я физически не мог. Разве что, полностью лишившись обоняния.
Мне было достаточно услышать первые ноты герленовского Vetiver, как у меня просыпалась память о прошедших днях...
- Горшок свободен, - подала голос Машка, выглянув из санузла.
Когда девчонка вышла в коридор, я попросил:
- Оставайся на месте!
- Но... - попыталась возразить Машка.
Но я ее перебил, тихо процедив сквозь зубы:
- Или сразу вали на все четыре стороны.
Машка замерла у стенки с недовольным выражением лица. Я вытащил свой телефон. На "Варварином причале", где мы с Машкой и группой паломников высадились с корабля пару часов назад, телефон попросил поставить его на зарядку. Сейчас в аккумуляторе заряд еще убавился, но его должно было хватить на один звонок.
Я набрал номер и выслушал гудки, пока телефон не предложил пообщаться с автоответчиком. Я предпочел продиктовать послание через мессенджер:
- Нэл. Извини за беспокойство. Но мне срочно нужна твоя помощь. В Архангельск самолетом с Соловков везут Анну Закорюкину. Это моя жиличка. У нее по всем признакам отравление бледной поганкой. Прогноз малоутешительный. Но с твоей помощью в Москве могут для нее сделать больше, чем в Архангельске. Рейс с Соловков - стыкуется с рейсом в Москву.
Я закончил говорить и отправил сообщение. Затем переслал его еще нескольким адресатам.
- А где "люблюцелую"? - спросила Машка. - Больно сухо ты, Леднев, общаешься со своей невестой.
- Невеста не обидится, - ответил я Машке...