Закат бросал красные искры на зеркальные окна высотки. Даже вернее было сказать башни – несмотря на облик современного офисного здания, она стояла в центре широкой мощённой площади и другие здания не решались подползти к ней даже на две сотни метров.
Зазвучал колокол. Звук разносился по округе, отражаясь от стен высотных домов, окружающих площадь. Уилл жевал круассан под навесом небольшой пекаренки. Она была уникальна в своем роде – единственное двухэтажное здание на площади. Призрак ушедшей эпохи, не изменившийся со времен королей. А вокруг одни лишь идеально ровные стеклянные свечи, светящиеся огнем люминесцентных ламп.
Запах свежих булочек с корицей плыл по площади, заполненной людьми, но никто не соблазнялся им. Огромная толпа из многих тысяч человек собралась вокруг башни и взволнованно гудела. А через мгновение притихла – два средних этажа башни осветились огнем. Из раскрытых окон темные силуэты начали что-то сбрасывать.
Уилл уже много раз был на этом действе – родители таскали его туда с самого раннего детства. Он помнил, как небольшие белые комья маслянистой жижи летели с огромной скоростью вниз, плюхались о землю, обрызгивая все вокруг. А люди с дикими глазами, крича и расталкивая друг друга, кидались к этим каплям, и намазывали ими лицо и руки. Некоторые, чтобы не переводить драгоценную субстанцию на руки, терлись лицом о землю. А, когда на камнях площади не оставалось даже малейшего следа жижи, расходились. Лица их сверкали белыми пятнами, из которых зачастую торчали листочки и прочий мусор. После фестиваля родители Уилла не умывались целую неделю, чтобы крем впитался наверняка.
– Уилли, детка, – сказала полная женщина с головой в бигудях, когда Уилл зашел в небольшой дом на окраине города, – ну как ты сходил? Я не вижу на тебе крема.
– Мама, я же много раз говорил, я не буду в этом участвовать, – сказал Уилл с раздражением.
Седой мужчина в кресле отложил газету.
– Что значит “я не буду в этом участвовать”? – громко спросил он, – Сколько раз тебе повторять. Это не просто прихоть! Это показатель социального статуса, – он встал, подошел к Уиллу и положил руку на плечо.
– Сынок, ты же умный парень. Сколько раз ты из-за этого наживал себе проблем? – он вздохнул, – Вспомни институт, в который ты проскочил просто чудом. Если бы мать ночами не мазала твое лицо кремом, который она припасла, ты бы вообще пошел в дворники!
Уилл покраснел и обратился к женщине.
– Так ты… ты правда это делала? – голос его дрожал. – Я же просил никогда даже не подносить ко мне эту белую дрянь! Я был уверен, что я все сделал сам, что они оценили меня за знания, а не за мое проклятое лицо! – его голос срывался на крик. Мать, побледнев, села на стул.
– Сам-сам, – ответил отец, – куда это “сам” тебя довело? За твою дипломную разработку тебя чуть не поставили на учет, – отец вздохнул и продолжил, – хорошо, что мы знакомы с профессором Штайнвортом. Он смог убедить комиссию, что ты просто слишком увлекся философией. Инженер-философ, – с досадой бросил он, – Вот Салли. Она не сможет спроектировать даже забор для дачи! А, между прочим, уже работает помощником районного архитектора.
– Да к черту вашу Салли. Она только и умеет, что мазаться кремом, – с досадой ответил Уилл.
– Именно, – отец вскинул руки, – хорошо! Тебе все это не нравится. Но представь, чего ты мог бы достичь, будь ты как все! Уж явно большего, чем чинить микроволновки в заплесневелом подвале.
– Я знаю, отец, – ответил Уилл, – но это же не правильно. Глупо ценить человека по красоте его кожи. Вон, посмотри на Дэнни. Разве он виноват, что его в детстве покалечила оспа? А теперь он радуется, если его взяли подметать улицы.
– Я не берусь судить. Но мир таков, и ты можешь либо принять это… либо пенять на себя.
Мать Уилла расчувствовалась, подошла к нему и начала причитать, но он отстранил ее.
– Ну, я давно привык рассчитывать только на себя, – он оделся, вышел на улицу и хлопнул дверью.
Прошло три месяца. Уилл зарос щетиной. Он был у родителей только один раз, и то потому, что мать заболела и слегла. Все друзья из института постепенно разбежались, заняли хорошие места, обзавелись семьями. А он даже не мог сходить погулять в парк – слишком часто полиция проверяла его документы.
На работе заказов становилось все меньше, за последнюю неделю он отремонтировал всего один прибор, и тот был перегоревшим тостером.
Однажды вечером Уилл решил пойти в пекарню, стоявшую на площади. Он очень любил там находится, и уже предвкушал, как пройдет через старую деревянную дверь. Зазвонит медный колокольчик и милая девушка в белом фартучке выйдет к прилавку, заваленному разными булочками. Он возьмет пару штук и чай, сядет за почерневший от времени столик и будет просто наслаждаться этим вечером.
Было тепло. Пока он шел к центру, прозвонил колокол. Затем село солнце и опустилась ночь. В домах горели зашторенные окна – люди праздновали сегодняшнюю добычу. Отовсюду доносились звуки бокалов и смех.
Уилл дошел до площади и повернул налево. На площади лежала пара человек. Видимо, это были те, кто хотел схитрить и принес с собой емкости для жижи. Толпа никогда не была добра к таким людям.
А через минуту Уилл подошел к пекарне, но его не встретили ни деревянная дверь, ни старый навес, ни яркая желтая гирлянда. Луна освещала огромный котлован с торчащими арматуринами нового фундамента.
Уилл застыл и несколько минут стоял не шевелясь. Затем он резко развернулся и пошел к башне. Она медленно надвигалась на него, пустыми окнами заслоняя все небо. Уилл подошел и посмотрел на свое отражение в окне. Мужчина в темной спортивной куртке с заплаткой на месте нагрудного кармана. Впалые щеки, растрепанные волосы, нелепая торчащая борода. Он опустил голову, сел на землю, оперевшись руками о камни мостовой, и заплакал. Слезы падали на брусчатку и смешивались с пылью.
Через несколько минут Уилл отер слезы и просто сидел, смотря на землю. В щели между камнями он увидел маленькую белую капельку, спрятавшуюся под слоем пыли. Он пристально посмотрел на нее, затем собрал пальцем, закрыл глаза и начал растирать ее по лицу.