На волне новостей о пытках в российских тюрьмах не было ни одной из Кировградской колонии, где одиннадцать лет назад произошёл бунт. В 2007 году заключённые сожгли несколько зданий, разнесли магазин, который находился на территории тюрьмы и до смерти избили одного из сотрудников. С тех пор руководство колонии поменялось и вместе с ним — вся местная система: новый начальник решил внедрить воспитательные меры и образование вместо наказаний за малейшую провинность. 1 сентября мы приехали, чтобы узнать, как в местах лишения свободы отмечают день знаний, и попытаться ответить на вопрос: возможны ли изменения в российской пенитенциарной системе, где любые реформы кажутся безнадёжными?
Раннее утро, в воздухе стойкий запах химикатов – говорят, выбросы в Кировграде теперь случаются чаще. Местные жители сетуют на завод твердых сплавов. Во всем городе будто устроили дезинфекцию – запах напоминает хлорку — с непривычки немного кружится голова и перехватывает горло. Жалко, если химикатами травят и озеро, которое видно, когда поднимаешься вверх по улице: пейзаж очень красивый. По дороге замечаем маму с дочкой в крупных бантах. Женщина наклоняется и срывает для девочки с ближайшей клумбы охапку цветов. Все собираются на линейку. Кировградская воспитательная колония находится «за горой» – так рассказывают местные жители. Доехать туда общественным транспортом не получается, но от ближайшей остановки идти не больше двадцати минут.
«Только не надо перебивать»
Серый забор вокруг плаца украшен шариками, из громкоговорителя – песни про день знаний. На кирпичной стене – наивный рисунок: персонажи из мультиков, самолеты и танки. Краской выведено: «Спасибо деду за Победу, а бабуле — за крепкие пули». Слева парень в белом халате поверх тюремной униформы готовит шашлыки и плов в честь праздника. Можно подумать, что это не колония, а детский санаторий. Тут есть свой клуб, внутри – скромное обаяние актового зала типичного ДК: за сценой торжественно опущенные шторы усталого цвета и картонные слова «День знаний», пришпиленные к этим шторам. На парте у входа стоит макет храма, бумажный дом с машиной, поделки из пластилина и папье-маше. Потолок из гипсокартона с нарисованным небом, на стенах — панно со сценами сражений, южные пейзажи.
Ряды кресел разрезаны проходом по центру. Справа сидит пестрая толпа: заключенные в темно-зеленой форме перемешаны с семьями, которые пришли на торжественную линейку. Кто-то говорит с родными, кто-то молча обнимается. Одна мама прижимает к себе сына и долго гладит его по лицу. Со спины видно, что у парня дрожат плечи. Слева молчаливо сидят заключенные, к которым никто не приехал. Таких больше половины. Мы заходим — три девушки из другого мира — и сразу ловим на себе десятки пристально следящих взглядов. Под этими взглядами, опустив глаза, быстро протискиваемся между креслами и встаём позади, затерявшись в толпе людей с погонами.
– Самое обидное, – делится социальный работник, Анна Геннадьевна, – когда мамы этих ребят говорят: «Забирайте, делайте, что хотите, мне пофиг». У нас есть те, кто там, на воле никому не нужен. А тут у них открываются таланты: поют, шьют, макет, видите, какой сделали? Нас часто спрашивают: «Какими они отсюда выйдут?», я бы задала другой вопрос: какими они сюда пришли?
Ребята, о которых говорит Анна Геннадьевна, сидят в Кировградской колонии за преступления особой и средней тяжести: убийство, попытка убийства, изнасилование, разбой, кража. Много парней попалось на наркотиках. Сама Анна Геннадьевна работает здесь четырнадцать лет – одна из немногих, кто остался тут после событий 2007 года. У неё серьёзный, с волнением голос:
– Я им говорю: у вас сейчас нет друзей. Так будете называть тех, кто и через полгода, и через год продолжат сюда писать и звонить. А пока – общайтесь со своими близкими, с родителями, бабушками – дедушками, поддерживайте их и заботьтесь. Вот что по-настоящему важно.
У Анны Геннадьевны семнадцатилетний сын – ровесник многих заключенных под стражу. Она всё свободное время старается проводить с ним.
Женщина говорит, что некоторые из бывших воспитанников возвращаются, чтобы «похвастаться»: купил машину, устроился на завод. Это значит, что работа прошла не зря, человек исправляется. Таким гостям здесь рады.
О том, что торжественная линейка проходит в колонии для несовершеннолетних преступников можно догадаться, если вслушаться в песни, которые доносятся со сцены. Тексты невольно вшиваются в реальность. Знакомые песни здесь звучат с грустной иронией.
«Только не надо перебивать, только не надо переживать. Может быть выйдет, а может нет – новая песня вместо штиблет», – это поёт педагогический коллектив ПТУ.
Потом выходят сами заключенные. Неулыбчивые остриженные парни выстраиваются в ряд и, старательно вытягивая ноты, поют детскую песню: «Пусть к тебе придёт удача, если честно ты прожил. Пусть судьба тебе назначит то, чего ты заслужил…Только помни, только помни в грохоте и ритме века! Самая главная в жизни профессия – быть человеком!». Фоном играет запись с тонкими детскими голосами — её не получается перекричать взрослому басовитому пению. Парни как будто стесняются своего вида.
На сцену по очереди поднимаются сотрудники и гости – говорят, в основном, про новый учебный год, родителей и важность полученных знаний. Из общих фраз выпадают слова Ольги Махнёвой, руководителя Уральского Центра социальной адаптации:
– Мы уже три года занимаемся уголовными делами с участием несовершеннолетних. Я бы не стала делать это, если бы искренне не верила, что ребенок не совершает преступление: он совершает ошибку. Преступление совершают взрослые, которые находились рядом и не смогли от этой ошибки уберечь.
Неожиданно среди песен и торжественных речей от гостей и сотрудников заключенные показывают сценку, добавляя этим абсурдного ощущения утренника. Урок в местной школе: двоечник выходит к доске, несёт околесицу, входит кто-то из начальства. Двоечник получает пятёрку. И так несколько раз. В итоге счастливый неуч уходит с пятёрками за каждый ответ. Администрация колонии посмеивается — видимо, этот несмешной анекдот иногда происходит здесь в реальности.
На линейку приехала Татьяна Мерзлякова – Уполномоченный по правам человека в Свердловской области:
– У меня внучка идёт в школу, а я никогда её не провожаю, потому что каждое 1 сентября провожу с вами, – обращается к сидящим в зале. – Судьба так распорядилась, что вы оказались в местах лишения свободы, но здесь у вас есть возможность учиться и читать. Учителям работать тяжело – многие из вас далеко не ангелы.
С этими словами колонии вручают большую икону Богородицы в богатом окладе – покровительницы семьи, материнства и детства. Такой подарок здесь принимают впервые. Когда её вручают, всем как будто становится неловко: сотрудники колонии, которые стоят в конце зала, начинают переговариваться, мальчики, которым вверили унести икону со сцены, в растерянности. В итоге, нашли ей место в углу — туда, где уже есть бумажный макет местной церкви. Эта церковь – не бумажная, та, что за окном — практически единственное здание, которое заключенные не тронули во время бунта.
Труд для трудных
Директор ПТУ, Игорь Николаевич Неустроев – человек с черными усами, твердым взглядом и крепким подбородком. Он ведёт нас в ПТУ, где учатся заключённые после школы, показывает классы, где занимаются шитьём, работают на токарных станках, изучают ремесло сварщиков, штукатуров и маляров, рассказывает о том, как труд меняет подростков. Говорит, через полтора года видны значительные изменения.
В Кировградской колонии среди воспитанников есть даже овощеводы: у стены в ряд стоит несколько парт, на которых, как на выставке, гордо лежат дары сельского хозяйства – крупная блестящая капуста, морковь, помидоры с огурцами и несколько пухлых тыкв.
Нас ведут в длинные душные теплицы, где вьётся зелень. Теплицы ухоженные — говорят, заключённые сами обрабатывают почву, перевязывают огуречные усики и собирают урожай.
– Как влияет работа с заключенными на мою жизнь? Да никак не влияет. Это – просто работа, а они – просто дети. Конечно, со временем ко многим привязываешься. Среди них есть очень хорошие ребята. Когда мы с ними разговариваем, для меня не важно, по какой статье он здесь сидит, ко всем относишься одинаково, смотришь, какой человек сейчас — говорит игорь Николаевич.
Знакомимся с педагогом по шитью. Хрупкая красивая девушка в строгой юбке. На вид едва ли больше тридцати. Улыбается, когда спрашиваем, не страшно ли работать с малолетними преступниками.
– Вам нужно с ними пообщаться – всё поймёте. Видите – картины стоят, я бы так никогда в жизни не нарисовала, а они могут. На занятиях они учатся различать швы, кроят сами. Они мне тут уголок с сувенирами сделали: сшили подушки и оставили для красоты.
Никого такая «женская» деятельность здесь не смущает, а себя мальчишки называют «швейники».
«Чехова любят. Про Хемингуэя говорили»
«Это у нас учитель обществознания такой — решил сам сделать красиво. Не за государственные деньги», – говорит Андрей Валерьевич. На стенах между этажами школы – рисунки: природа и персонажи из советских мультиков. Видно, что красили вручную. В углу стоит большой декоративный фонтан. Везде бюллетени о здоровом образе жизни. Пока идём, успеваем прочесть: «Пьянство – есть упражнение в безумии».
В кабинете литературы всё, как в обычном школьном классе: парты, горшки с цветами, занавески на окнах, а на подоконниках — цветы. На стене — интерактивная доска, под потолком — проектор. Кабинет нам показывает учительница русского языка и литературы Юлия Николаева — приветливая женщина с открытой улыбкой.
— Они такие же школьники. Знания поначалу у всех слабые: чаще всего они прогуливали уроки или плохо учились на свободе. А тут у них нет выбора — в колонии с урока не сбежать — поэтому все начинают заниматься, и за то время, что они находятся здесь, мы их подтягиваем. Из-за того, что классы обычно небольшие, получается, что занятия почти индивидуальные — уроки здесь только этим отличаются от обычных. По литературе проходим школьную программу, обсуждаем произведения, спорим иногда, но я свою точку зрения не навязываю. Чехова они очень любят. В прошлом учебном году ещё много про Хемингуэя говорили.
После бунта
Одна из главных причин бунта по версии СМИ - вседозволенность на фоне плохих условий содержания. Тогда, в 2007 году все писали, что воспитанникам жилось вольготно: масса свободного времени, послабления в виде круглосуточного доступа к мобильникам, несколько авторитетов старше восемнадцати, которые, несмотря на возраст, по-прежнему находились в колонии для несовершеннолетних. Они и собирали вокруг себя толпы подростков, которыми легче всего манипулировать. Недовольства уже были, но всеохватывающих размахов не принимали. Фитиль подожгли, когда решили перевести в колонию для взрослых преступников главного авторитета, которому давно исполнилось девятнадцать лет. Тогда бомба и разорвалась: сотни малолетних преступников остались без «головы» — весь накопившийся гнев вылился в одну ночь.
Новое руководство колонии училось на ошибках своих предшественников и первым делом взялось за распорядок дня:
– Сейчас они заняты всё время, – рассказывает Ираида Михайловна, директор школы. – Чтобы не копилась лишняя энергия. Когда такой энергии много, они могут устроить что угодно – это же преступники.
Ираида Михайловна рассказывает, что о плохих бытовых условиях знали давно, пробовали жаловаться – безрезультатно. Действовать стали только когда от прежних зданий после пожара ничего не осталось. Теперь в новых корпусах тепло и даже есть подобие буфета.
– С мальчиками работать проще, – говорит директор. – Они всё прощают и могут исправиться. Девочки, если испортились, это уже навсегда. А вы думаете, почему женский алкоголизм не лечится? На этих мальчиках нельзя ставить крест, в них страна должна вкладываться. Девочки – это другое дело. У нас одна женщина переехала с мужем в Рязань, пошла там работать в женскую колонию и не смогла, хотя здесь у нее никогда проблем с воспитанниками не было.
У Ираиды Михайловны есть сын и двое внуков. Она рассказывает, что домашние её профессией гордятся, недавно внук позвонил со словами: «Бабушка, тут один мальчик так избил Колю, можешь его в колонию забрать?».
– Те, кто боятся, здесь не работают. На следующий день после бунта нужно было выходить на работу. И вопросов не возникало, и речи не было, чтобы не пойти. Мы знаем, что они относятся к нам с уважением: всё началось вечером, они дали нам уйти и только потом устроили погром. Подростки крушили всё на своём пути, но не тронули школу.
Одиннадцать лет назад колония была рассчитана на пятьсот человек. Это тоже сыграло отрицательную роль: когда в замкнутом небольшом пространстве столько людей, собрать толпу ведомых куда легче. В итоге колонию хотели закрыть и расформировать, но учителя и сотрудники отстояли: большую часть осужденных развезли по разным колониям, решили в несколько раз сократить число заключенных. Сейчас тут всего сто пятнадцать человек.
Директор школы говорит, что её работа похожа на профессию шахтёра: мол, сегодня спустился, завтра можешь не выйти. Но выбора нет. И страха нет тоже.
– Мы говорим, что все хорошо, – продолжает Ираида Михайловна, – и плюёт через плечо: никогда не знаешь, что от них ожидать. Тут сидят разные подростки. Есть умные ребята из хороших семей, кто просто хотел по-быстрому заработать деньги на наркотиках и попался на закладке. Есть куда более серьёзные преступники. Мы это знаем, но и относиться к ним, как к преступникам, нельзя.
– И обещать что-то, а потом не выполнить тоже нельзя, – добавляет Андрей Валерьевич.
Ещё в колонии есть психолог, Рыжкова Ольга Александровна. Она время от времени собирает арестантов и проводит беседы на тему взрослой жизни и ответственности. Рассказывает, что в колонии есть даже "белая комната" для особо буйных, но туда давно никто не попадал. Дети сами приходят к психологу пообщаться и говорят в основном на темы, которые обычно обсуждают подростки: девушки, отношения с родителями, друзьями, самореализация, реже — раскаяние и мысли о своём положении. В колонии есть фармакологическое лечение, но его почти не применяют: редко бывает необходимость. У заключённых бывают депрессивные состояния, но в глубокую депрессию, как считает психолог, они не впадают: у них нет на это времени. Ребята живут в плотном зацикленном графике и у них не остаётся часа на «подумать и пострадать», как считает женщина. Она же говорит нам, что депрессии у людей случаются “от нечего делать” — от лени и свободного времени.
Андрей и Андрей
У открытой двери кабинета директора появляется фигура в белом халате. Это Андрей — один из заключённых. Сегодня он помогал жарить шашлыки, поэтому поверх его зелёной формы надет халат.
— Вы закончили? — спрашивает его Андрей Валерьевич
— Да.
— Айда поговори вот с журналистами. Вы хотите ему задать вопросы?
Мы на секунду теряемся.
— Да, да, конечно.
Андрей нехотя заходит в кабинет, садится за стол. Задаём простые вопросы: учишься ли, нравится ли, какой предмет любимый, получаем очевидные ответы: да, да, не знаю.
Ираида Михайловна просит нас пойти во двор: она сегодня ещё не видела внука, который тоже пошёл в школу.
На территории зоны есть беседка. В ней, кроме нас, сидят начальник по воспитательной работе и заключённый Андрей. В это время в колонии пусто и тихо: к ребятам приехали родные, кто-то за хорошее поведение вышел в город. Нам сказали, что остался один Андрей. Время от времени он бросает боязливые взгляды на Андрея Валерьевича. Говорит мало. Отвечает коротко. Всё хорошо. Отношения с другими заключёнными приятельские. Кормят вкусно. Попал сюда, когда было четырнадцать, проходит по статье за “особо тяжкое”. Отдыхали с друзьями, пили пиво, когда деньги кончились, решили ограбить таксиста. Никто не планировал его убивать — хотели “попугать” мужчину, чтобы резвее отдал деньги. Суд расценил угрозы, как попытку убийства. Сидеть Андрею — восемь с половиной лет, пять из которых он уже провёл в Кировградской колонии и скоро поедет во взрослую зону, где местные условия, по словам сотрудников, должны показаться райскими.
— Когда выйдешь из тюрьмы, куда пойдёшь первым делом?
— Встретиться с семьёй, — отвечает. — Мама ко мне приезжает иногда. Видит и плачет. — И снова быстрый взгляд на начальника.
Андрей Валерьевич весь день безотрывно сопровождает нас в школу и ПТУ, в отрядные, в теплицы и на прогулках по территории. Смотрит строго, позволяет себе немного расслабиться только в личной беседе за чашкой чая. Шутит, что мы можем оставаться тут, сколько хотим — профессиональный юмор. Говорит, что к воспитанникам колонии давно уже не привязывается и никого не выделяет — это такая же работа, как любая другая.
Красная линия
В коридорах корпусов отрядных между комнатами замечаем бюллетени ЕСПЧ: куда обращаться в случае нарушения Конвенции, как оформить письмо, куда отправить. В комнатах обстановка как в детском лагере: на стенах рисунки из мультиков, деревянный шкаф с арестантской формой, застеленные кровати. У изножья каждой — половина А4 в полиэтиленовом файле: на листе фотография заключённого, который спит на этом месте, имя, фамилия, статья, по которой сидит, и срок пребывания. Каждый портрет перечёркнут одной или несколькими цветными линиями: каждый цвет что-то означает. Нам поясняют только один — красный — он говорит о том, что мальчик склонен к суициду. Таких в одной комнате мы видим несколько. Рядом с кроватями — тумбочки, в каждой — зубная паста, мыло, а в одной — скраб для лица с абрикосовыми косточками.
В отрядном месте есть буфет: комната, где можно съесть передачу из дома, например. Тут пустой кухонный гарнитур, несколько столов и стулья. Всё это находится в корпусе, где заключённые содержатся в «обычном» режиме. Есть и строгий.
В «строгаче» находятся двое сотрудников колонии. На двери одного из кабинетов — длинная формулировка приветствия начальства: имя и фамилия, дата рождения, статья, срок, дата поступления, дата выхода, здравия желаю и разрешите обратиться. Смотрим пустые камеры. Потом подходим к той, где есть заключенные. Застенчивый молодой человек двадцати пяти лет, который заведует этим корпусом, подходит к тяжелой двери и неожиданно резко стреляет словами: «Встать! Выйти!». Парни разрозненным хором здороваются и, скрестив руки за спиной, выходят. В комнате — решётка на окнах, смешные макеты тюрьмы из бумаги, учебники, меловая доска. Здесь делают уроки. Вытягиваем один учебник, смотрим и кладём на место. Андрей Валерьевич тут же поправляет, чтобы лежал ровно.
На разговор с авторитетом
Начальник колонии, Руслан Юсупов сидит в своём кабинете. Праздничная линейка давно кончилась, сегодня суббота и можно идти домой. Но мужчина что-то долго обсуждает с подчинёнными.
С 2008 года Руслан Ильдарович начальник этой колонии. Когда он пришёл сюда, ему было всего двадцать пять. Говорит, что заключенные могут обращаться к нему без тонны официальных формулировок — он и так всех помнит по именам.
— Я пришел в декабре 2008 года почти сразу после бунта. Готовились к большой работе, нужно было вникать в проблемы. Мы выявили причины, предприняли меры, запланировали мероприятия и план действий.
Когда я пришёл, мне было двадцать пять лет – сам недавно был подростком, помнил, что нужно детям, какие у них могут быть идеалы и ценности. Первым делом мы подвинули все воровские традиции в сторонку, стали набирать новый персонал, кого-то переобучать. Из прежнего состава сотрудников и педагогов мало кто остался. Например, директор школы Ирина Михайловна – одна из самых сильных в колонии по работе с несовершеннолетними. Она и Павел Николаевич Кожевников берут за основу психологическое и педагогическое направление. Психологи сейчас во главе угла. А раньше тут постоянно менялись руководители и непонятно было, что взято за основу.
Сегодня со сцены прозвучали слова: «Дети не совершают преступления, они совершают ошибки». У Руслана Юсупова на этот счёт своё мнение.
Из всех, кто находится здесь, таких – человек шесть-семь. В основном, они идут по статье 228 [незаконное хранение и распространение наркотиков] — хотели быстро заработать денег и попались на закладках. Многие из них неплохо учатся, пришли из благополучных семей, просто связались с плохой компанией. Основная масса судима по пять-шесть раз, если воруют, то эпизодов двадцать-двадцать пять. Это не просто ошибки, эти дети понимают, что делают. Конечно, винить только их в этом нельзя. У них есть родители, которых я бы тоже рядышком посадил. Семьи, в основном, неблагополучные. Часто многодетные. Некоторые родители пытались через детей заработать: сами направляли, чтобы те шли воровать. В семьях они не нужны никому. Здесь мы с ними общаемся постоянно, без выходных, и я в том числе. У меня работа такая – служба государству. Это же дети государевы. Они сейчас принадлежат не родителям, а государству. Я отвечаю за их жизнь, учёбу, чтобы они не теряли в весе, занимались спортом, следили за внешним видом. Всё это я проверяю лично.
Месяц-два у всех идёт адаптация. С ними плотно работают воспитатели и психологи. Многие поначалу закрытые, забитые, ничего не говорят. У некоторых суицидальные наклонности.
Мы с Павлом Николаевичем завели правило не читать дело, с которым к нам прибывает заключённый: мы сначала знакомимся с ним как с человеком, а уже потом узнаём, что он натворил. Бывало такое, что начитаешься сначала, а потом на человека смотреть не можешь. А вам с ним бок о бок нужно не один год провести.
Мы говорим с ними обо всём. Они спрашивают как правильно жить, как создать семью. И сотрудников всех, воспитателей, психологов настраиваю быть среди них. Если не будешь внутри, не узнаешь, что у них в головах. А чтобы это знать, нужно с ними жить и дышать. Они видят, что к ним нормальное отношение и относятся к нам, как к взрослым, которые могут подсказать, помочь.
Тут совсем не так как во взрослой колонии, но подростку тоже нужен авторитет. Если сотрудник колонии станет авторитетом, подросток пойдёт за ним, несмотря на погоны. Главное, чтобы он держал слово. Мы делаем негласные соцопросы: к кому воспитанники обратятся, если возникнет проблема. Девяносто процентов пойдут к начальнику, дальше – сотрудники и руководство, а родители и товарищи где-то в конце. Они верят мне. У меня к ним отцовское отношение: я говорю как правильно жить, и они так живут. Хотя родителей они всё же очень ждут тут. Если они не приезжают, парни могут встать и зареветь. Это же дети. Никто не смеётся тут над этим. Тут нет брутального мужского эталона. На моей практике тут даже попадались мальчики с нетрадиционной ориентацией, но она не меняет моего к ним отношения — это их дело.
К сожалению, мало тех, кто после освобождения кардинально меняет свою жизнь: многие возвращаются обратно. Причина одна: они возвращаются в ту же жизнь: те же родители, которым они не шибко нужны, те же компании, а подростка надо направлять. У меня самого трое детей: сын и дочь взрослые – 13, 11 лет. И мелкой годик. Старшего вожу на самбо, в бассейн, уроки допоздна вместе делаем.
Я верю в людей. Без веры жить нельзя. С учётом того, что мы работаем с подростками, мы готовы много раз давать второй шанс. А куда деваться? Покричишь, поругаешь – они ревут. Набедокурят, потом плачут.
Выходим на улицу. Школьные песни на плацу сменились голосом обычного радио. Из динамика доносится протяжная попсовая песня: «Когда я вернусь, когда я вернусь к тебе…». На выходе административного корпуса стоит гранитная глыба с портретом и венками по бокам. На снимке - погибший помощник начальника колонии, капитан Анатолий Завьялов. Это его до смерти избили во время событий 2007 года. Вместе с нами по домам разъезжаются сотрудники. Один из них вызвался подвезти нас до автобусной остановки. Здесь, на возвышенности, свежий воздух и видно озеро. Мы едем молча.
После поездки в Кировградскую колонию нам удалось встретиться с молодыми людьми, которые отбывали в ней наказание. Мы показали им этот текст и попросили прокомментировать некоторые высказывания сотрудников. Многие не согласились с тем, что говорят работники ВК. В следующем материале — рассказы и воспоминания бывших заключенных Кировградской тюрьмы.
Больше текстов на https://roizmanfond.ru/