Как хорошо и отрадно, когда никуда не надо идти, когда из всех занятий, которые ты придумал себе на выходной день, ни одно не является важным. Днем я почитал Беккета и Вульф, немного окунулся в историю, завис над индийским эпосом, а потом решил, что пора глотнуть свежего воздуха. Ну, как свежего. Того воздуха, который предоставлен. Мир удивительно меняется в унисон с нашим внутренним ощущением. Когда тебе тревожно и суета одолевает твои мысли, то кажется, что все вокруг бегут, все происходит в ускоренном и нервном темпе, весь этот общечеловеческий организм, состоящий из шуб, рук, ног, туловищ, валенок, сапог, насморка, злых лиц, стремится будто к какой-то финишной прямой, на которой раздают оранжевые талоны на вечную жизнь. А сегодня, выйдя на улицу, я шел по городу, не отличающемуся от города, по которому я шел вчера. Люди сновали, подобно блаженным отшельникам, не сливаясь в тот самый черный, густой и жидкий общечеловеческий организм. В торговом центре, куда я направился для просмотра кино, в общественном туалете некто попытался поговорить со мной через дырочку, проделанную в перегородке между кабинками.
— Я Александр, — представился голос из дырочки.
Я не ответил, ибо с голосами из дырочек, проделанных в перегородках между кабинками, в коммуникации не вступаю.
— Вы сможете, молодой человек? — спросил голос.
И вот я уже в кинозале. На экране происходит эпическая битва (обожаю фэнтези, всегда вижу себя в роли отрицательного героя — колдуна, например), я почти уже там, среди какого-то реликтового леса, призываю убить праведника, и в самый момент, когда по всем законам жанра вступает тревожная музыка, чья-то рука вонзает мне в спину клинок. Фильм продолжается, а тоннель, по которому несется поезд моего воображения, врывается в какую-то обшарпанную комнату. Там я. Сижу на диване, в руке пистолет. Какой, не знаю. Вероятно, ТТ. Я вообще-то в них не разбираюсь. И вот я прислоняю его к виску и ба-бах — картинно падаю на кафельный пол. Извиваясь, как ручеек на горных порогах, по кафелю течет струйка моей крови. Я лежу без признаков жизни, мне хорошо и свободно. Никакой души, никакого бога, никакой геенны и рая. А просто абсолютное Ничто и тягостно-безразличный покой. Я чувствую, как в этой пустоте, в этом огромном пространстве, называемом Ничто, начинает рассеиваться мое сознание, под действием гравитации образы его сужаются, отдельные фракции расширяются и распадаются, другие вовсе исчезают, и то, что было мной, — становится частью великого и бесконечного Ничто. Ни мыслей, ни тревог, ни привязанностей. Я лежу в обшарпанной комнате, в белой сорочке и серых кальсонах, мое лицо красиво и бледно, оно высокомерно отсутствующе. Я чувствую великое избавление. Эти мысли приносят мне радость.
По искривленному эфиру пространственно-временного континуума летят мои воспоминания и мысли. Некоторые — тревожные и беспокойные, — обретая форму, запечатлеваются в тонких струнах микромира и становятся непредсказуемыми тахионами. Образы, сливаясь в причудливый поток кислотного цвета, теряют очертания и исчезают вовсе. То, что было мыслью — стало светом. То, что было важным, приобрело новый смысл в новых частицах, которые еще предстоит открыть ученым. А пока, после фильма, я иду к Алексею. День мой начинался покойно, но мысли снова сверлят мою седеющую голову.
Мы встречаемся в шестнадцать часов. Алексей говорит, что в нашей голове есть некая штука, названия ее не помню. Она очень древняя и отвечает за все, что мы не всегда можем объяснить. Вот эта маленькая штука, название которой вспомнить затрудняюсь, отвечает за сокрытое, передавшееся нам еще от тревожных предков. Благодаря ей человек может встать и пойти в сторону балкона, открыть дверь и шагнуть вниз, навечно сливаясь с высотой. Благодаря ей он может сидеть в туалете, продырявливая дыры в перегородках между кабинами, и спрашивать у писающих мужчин:
— Молодой человек, вы сможете?
Алексей берет настоящую передвижную доску, как в школе, настоящую указку, рисует мозг человека, пишет латинские слова, а я в это время, пока Алексей стоит ко мне спиной, смотрю из окна его кабинета.
Две юные девушки стоят на улице и курят. Вероятно, они знают и всегда помнят, что когда-нибудь они, либо по причинам естественным, либо по некоему стечению обстоятельств, окажутся на смертном одре и Великое Ничто будет постепенно поглощать их сознание, расщепляя прекрасные женские тела на новые частицы загадочного микромира. Зачем тогда они стоят? Что мешает им сделать шаг в сторону дороги и оказаться под колесами автомобиля?
— А остальное можно почитать в Википедии, — заключает Алексей, оборачиваясь ко мне.
— Спасибо, познавательно.
Я иду по Цветному бульвару. Вы когда-нибудь думали о том, что каждый ваш шаг — это чья-то смерть? О том, что каждый ваш шаг — это чье-то рождение? Шаг — смерть. Шаг — рождение. Постоянный и бесконечный круговорот вокруг и внутри Великого Ничто, свернутого в самом себе.
А дома, очень далеко от Цветного бульвара, сидит мама. Она сейчас, наверное, смотрит телевизор. Я не звонил ей уже месяц. Я не знаю, что ей сказать.
— Мама, мы конечны. Того бога, о котором ты говорила, нет. Я борюсь со своей любовью к тебе. Я боюсь страдать, если ты уйдешь раньше меня. Великое Ничто поглотит, сотрет и не оставит наших имен, лиц и плоти. Никакой сыновней любви, никакой материнской беззаветности. Жестоко, правда? И еще, «там», о котором ты говорила, — не существует. И мы, когда кого-то из нас не станет, больше нигде и никогда не встретимся. Нам отведен этот малый срок случайного бытия, в котором мы случайно явились Матерью и Сыном друг другу.
Вечереет. Я иду по Цветному бульвару. Из глубины опускающихся сумерек на меня смотрят влажные глаза последнего мастодонта. Где-то в эфире ночного воздуха блуждают тени людей, отправляющихся в долгий и изнурительный путь по заледенелым просторам планеты. Из глубин древнего океана всплывает зеленое, клыкастое чудовище и делает первый вдох. В воздухе тревожно, его пронизывает эпохальная тоска и холодное ожидание смерти.
В ресторане заказываю рыбу. Мертвая плоть моего далекого предка необходима, чтобы получать ценный белок. Белки в организме очень важны. Во глубине древнего океана, когда встретились атомы углерода, водорода, азота и прочих, они заложили в наше бытие этот странный и абсурдный механизм. Чтобы жить, мы съедаем друг друга. Они — нас, мы — их. И в конечном счете Великое Ничто — всех.
По некоторому стечению обстоятельств, по неизменному и непреложному закону Случая, все произошло именно так. Мы появились. Блуждали по засушливым пустыням Востока, замерзали в ледяных царствах Севера. И когда наша скрытая способность к выдумкам наконец проявила себя, мы нагромоздили городов, обществ и, что самое страшное, богов. Разных — смертных, бессмертных, злых, требовательных, обидчивых.
Я возвращаюсь домой, завариваю кофе, меня трясет от обиды и ненависти. Ничто, глумясь, продырявливает мое нутро и любуется той самой дырой размером с бога.
Журнал "Новый мир", 2016
Еще больше текстов тут: t-do.ru/hahahabichev