В «Редакции Елены Шубиной» выходит новая книга «Маруся отравилась: секс и смерть в 1920-е» – антология литературы эпохи НЭПа о сексуальной революции, свободной любви и смерти.
Сборник включает двадцать избранных текстов разных жанров: проза, стихи, пьесы. Среди авторов не только такие известные имена, как Владимир Маяковский, Андрей Платонов, Алексей Толстой, Николай Заболоцкий и Евгений Замятин, но и писатели, тексты которых не переиздавались после первой публикации ни разу.
Книгу составил Дмитрий Быков, он также написал предисловие к сборнику и комментарии к произведениям.
Из текстов, написанных разными авторами в 20-е годы XX века, Дмитрий Быков отобрал для антологии наиболее яркие – именно они во всем многообразии форм, жанров и приемов показывают трагедию эпохи, когда «сексуальная революция оказывается таким же иллюзорным выходом, как и социальная». Героев этих произведений одолевают похоть и тоска, в поисках новых форм брака и свободы от прежних предрассудков они экспериментируют и мечтают о новом уровне отношений, однако всегда оберечены на разочарование.
При этом 1920-е годы – это период относительной свободы в творчестве, и авторы пользовались возможностью писать на любые темы без обязательного идеологического обоснования или почти без него. И в этом также уникальность этого сборника – здесь собраны и последний петербургский текст Евгения Замятина, и малоизвестный антиутопический рассказ Андрея Платонова «Антисексус», и написанные по мотивам газетной заметки строки Владимира Маяковского, и рассказ Алексея Толстого «Гадюка», бурно обсуждавшийся в прессе того времени…
«Всякий раз, шлепаясь с размаху об реальность, пережив крах очередного утопического проекта и осознав безвыходность своего человеческого удела, люди с ожесточением кидаются в это слишком человеческое, — а что есть на свете более человеческого, чем любовь и смерть?», – пишет составитель, предлагая читателям отправиться в путешествие в прошлое, которое, как он уверен, поможет многое понять в нашем настоящем.
Книга появится в продаже во второй половине октября 2018 года.
Аннотация сборника
«Сексуальная революция считается следствием социальной: раскрепощение приводит к новым формам семьи, к небывалой простоте нравов… Эта книга доказывает, что всё обстоит ровно наоборот. Проза, поэзия и драматургия двадцатых — естественное продолжение русского Cеребряного века с его пряным эротизмом и манией самоубийства, расцветающими обычно в эпоху реакции. Русская сексуальная революция была следствием отчаяния, результатом глобального разочарования в большевистском перевороте. Литература нэпа с ее удивительным сочетанием искренности, безвкусицы и непредставимой в СССР откровенности осталась уникальным памятником этой абсурдной и экзотической эпохи». (Дмитрий Быков)
В сборник вошли проза, стихи, пьесы Владимира Маяковского, Андрея Платонова, Алексея Толстого, Евгения Замятина, Николая Заболоцкого, Пантелеймона Романова, Леонида Добычина, Сергея Третьякова, а также произведения двадцатых годов, которые переиздаются впервые и давно стали библиографической редкостью.
Главный парадокс двадцатых — который поможет нам понять многие парадоксы девяностых и нулевых, — связан с тем, что революция не принесла ни новых жанров, ни новых героев. А если и принесла, все это не приживалось: ни драматические монтажи Вишневского, лишенные психологизма, ни «литература факта», насаждавшаяся ЛЕФовцами, не имели ни читательского, ни зрительского успеха. Продолжался все тот же «Санин», только теперь эти эротические драмы разыгрывались уже в студенческих и заводских общежитиях. (Дмитрий Быков)
Тут, собственно, не одна, а три темы. Первая — свободная любовь, теория «стакана воды», приравнивание полового чувства к обычному голоду, который мы удовлетворяем без всяких моральных исканий и угрызений совести; избавление любви от романтического флера, стыдливости, ритуала ухаживаний. Вторая — новые конфигурации семьи: коммуна, «любовь втроем», иногда — вариации хлыстовской секты, где хлыстовская богородица одаривает избранных своей любовью, а все вместе служат ей. И третья — тесно связанная с ними: скука, одиночество, ранняя пресыщенность и рискованные эксперименты с собственной жизнью. После того как в ранние годы испробовано все, смерть воспринимается как последнее острое ощущение; гротеск же тут в том, что мысли и страсти Серебряного века выражаются языком и стилем комсомольца двадцатых, у которого в голове каша из культпросветовских брошюр, марксистских цитат, уличного жаргона и бульварной литературы, которая вдруг стала на вес золота. (Дмитрий Быков)
Цитаты из книги
Полк его формировался в Казани, и Емельянов каждый день навещал девушку. «Должен вам сказать, — повторял он ей для бодрости, — живучи вы, Ольга Вячеславовна, как гадюка… Поправитесь — запишу вас в эскадрон, лично моим вестовым…» Каждый день говорил ей об этом, и не надоедало ни ему говорить, ни ей слушать. Он смеялся, блестя зубами, у нее нежная улыбка ложилась на слабые губы. «Волосы вам обстригем, сапожки достану легонькие, у меня припасены с убитого гимназиста; на первое время, конечно, к коню ремнем будем прикручивать, чтобы не свалились…» (Алексей Толстой. Гадюка)
Когда она взяла надеть платье Маршевой и все отвернулись от нее, называя ее воровкой, я ее спросил: «Шура, зачем ты взяла Динино платье?» Она говорит: «Разве не все равно Дине, в каком платье я умру: у меня нет хорошего платья, чтобы умереть». (Глеб Алексеев. Дело о трупе)
Они остались вдвоем. Трофим Иваныч потушил лампу. Окно побледнело, в тонкой сорочке из облаков дрожал месяц. Белея, Софья разделась, потом — Трофим Иваныч.
Лежа, Софья думала только об одном: чтобы он не заметил, как она дрожит. Она лежала, вытянувшись, будто вся покрытая корочкой из тончайшего льда: в таких непрочных ледяных чехлах бывают ветки деревьев осенью рано утром, и, только чуть шевельнет их ветром — все рассыпается в пыль. (Евгений Замятин. Наводнение)
Об этой книге я рассказывал здесь .