Вообще, конечно, у Грабала сложно выделить «главное» произведение, у него, как и у всех классиков, нужно читать все. И кто-то больше всего у Грабала любит «Слишком шумное одиночество» («Это абсолютная классика. Я его люблю за то, что редко упоминается в связи с Грабалом, а именно — за некоторое стихийное качество его письма, которое нельзя остановить, и это чувствуется по его динамике, по его энергетике, и которое нельзя регулировать», — признавался как-то известный славист Томаш Гланц). Кому-то больше всего нравятся «Поезда особого назначения» (Ostře sledované vlaky), повесть, по которой Иржи Менцель снял один из своих главных фильмов.
Или вот книга «Я обслуживал английского короля» (Obsluhoval jsem anglického krále), по которой Иржи Менцель тоже снял фильм, — с нее и с «Поездов» рекомендует начинать знакомство с Грабалом известная богемистка Елена Ковтун. В одном из интервью она говорила про эти произведения:
«...У Грабала есть вещи, написанные во вполне традиционной, реалистической манере, очень сюжетные, очень динамичные, и действительно не оторваться от первой до последней строки. И для меня Грабал — один из лучших писателей, которые воплощают в своем творчестве чешский национальный менталитет, особенности чешского национального характера».
Все эти повести (и некоторые другие), а также рассказы Грабала собраны теперь в одной книге. Про нее я уже рассказывала в прошлый раз — это сборник «Слишком шумное одиночество», вышедший в серии «Библиотека чешской литературы» в 2015 году. Многие из произведений, включенных в этот сборник, публиковались и ранее. Но здесь была проведена серьезная филологическая работа, некоторые переводы были выполнены заново (по более полным изданиям и с учетом грабаловской поэтики).
Возьмем, например, замечательный рассказ «Прорванный барабан» (Prokopnutý buben), который в сборнике опубликован в переводе Инны Безруковой, но впервые вышел в переводе Виктории Каменской в книге «Черный Петр» в 2001 году (о ней я уже рассказывала выше).
Это история билетера, который «испытывал подлинное блаженство» от своей работы, но в результате одного «казуса» вдруг «навсегда превратился в дурного билетера, в дурного распорядителя». В переводе Инны Безруковой более последовательно переданы характерные для Грабала квазисинонимы («выпил и напился в другом месте»), повторы и нанизывание простых предложений:
«А в самом конце, когда благородный мавр душит свою жену Дездемону, квартиранты этого соседнего дома тоже принялись душить друг друга, и какая-то женщина выпала из окна как раз в тот момент, когда мавр додушил Дездемону, и люди вставали с мест, потому что думали, что у них галлюцинация, напрасно я их утихомиривал... <...> И спустился я лишь тогда, когда раздались аплодисменты, когда тот, кто играл мавра, залитый слезами, встал, весь как неживой, чтобы раскланяться, и только потом мы сунули эту, с переломами, в санитарную машину, и я впервые, точно у меня выскочили из ушей затычки, услышал аплодисменты с террасы, и плач, и жалобы мужа и той женщины, и все это было как-то одновременно, и я слушал, слушал, и все было так слаженно и гармонично — и скрип откидных сидений, и скрип окон, и жильцы, вывешивавшиеся из окон дома, и разговоры по обе стороны стены, и все это вместе внезапно показалось мне таким особенным, что я подумал — уж не замешан ли тут билетерский бесенок».
В этом отрывке видно, что Грабала нельзя однозначно воспринимать ни как писателя-реалиста, ни как сюрреалиста. Сам Грабал называл свой стиль «тотальный реализм», то есть реализм, который возникает как результат наблюдения за реальной средой, но приправленный особой манерой повествования. Чешский русист Ян Махонин говорил, что Грабал «продолжал развивать до некоторой степени традицию чешского сюрреализма межвоенного [в сороковые годы Грабал был дружен с Иржи Коларжем, поэтом-сюрреалистом, и экспериментальным художником Владимиров Боудником], и это чувствуется, главным образом, в начале его творчества. Но он целенаправленно и осознанно пытался ее убить реалистическим повествованием».