Цыплят родители покупали по весне. Чтобы по осени посчитать все, что осталось.
С этим цыпленком мы подружились. Он ходил за мной, как нитка за иголкой. Я ловил для него кузнечиков. Или выносил его в огород, где он ловил их сам. И даже мы затевали с ним игру: я толкал его пальцем в крохотную цыплячью грудь , а он с разбегу налетал на мой палец и долбил его клювом. Я сажал его к себе на плечо и гордо шел, воображая себя индейцем с попугаем на плече. Однажды он чуть не выклевал мне глаз.
Шли дни. Питомец мой рос не по дням , а по часам. И вскоре стал красивым петухом.
И начались с ним проблемы. Он загонял собаку под катух, где ночевали куры и царственно прохаживался по двору, чувствуя себя хозяином. И если кто-то из соседей заходил во двор, то худо ему было. Петух разгонялся, что было силы, когтями до крови драл руки и норовил клюнуть в лицо. И причем не сразу. Заходит человек во двор. Все чинно, тихо, мирно, даже собака не лает. Делает пару шагов. И вдруг, откуда не возьмись, мчится этот белый дьявол, с красным, как арбузная мякоть, гребешком, с распростертыми крыльями и бросается на незнакомца. И настолько стремительно неожиданно это было, что вошедший не успевал среагировать, как-то защититься или ретироваться. Острые шпоры впивались в руки, разрывая кожу до крови и благо, что глаза оставались целыми, а могло быть и хуже.
Что стало с ним, хозяином двора? Зарубили на суп? Или продали?
Не помню.
Просто помню, что однажды воцарилась во дворе тишина. И каждого, вошедшего во двор, словно звоночек, облаивала наша старая собачонка, оповещая, что гости идут.