...Они побежали прочь из класса, толкая друг друга, шумя.
Уже тридцать лет я хочу остановить их, крикнуть: «Ребята, погодите! Я не сказал главное…» Уже тридцать лет я чувствую себя предателем. Где вы, мои мальчики и девочки? Я до сих пор каждого помню по имени. Где вы, два моих пятых класса?
Тогда я уходил из школы в журналистику. И не сказал ребятам, что больше не буду вести у них русский и литературу. Почему-то испугался сказать. Сдрейфил.
А завуч, услышав о моем решении, вздохнула: «Жаль. Ребята вас очень полюбили за два года, я точно знаю…» Завуч, тетка с красным лицом, в дурацкой вязаной кофте – тетка, которая меня, молодого учителя, ежедневно бранила за раздолбайство, за непроверенные тетрадки, за какую-то педагогическую хреновину, вдруг сказала такое. А потом добавила: «Знаете, Алексей Олегович, я ведь всю жизнь в школе. И сколько раз порывалась уйти, я же хороший математик, меня звали в научный институт… А потом смотрела на эти ребячьи глазки и понимала: никуда я не уйду от них, никуда. Держат».
А я ушел.
Да, я был доволен: всегда мечтал писать, и получилось-удалось, стал успешным журналистом, книги-сценарии, все дела. Но тридцать лет я тоскую по этим «глазкам».
Не думаю, что я был отличным педагогом, да и с чего бы — сразу после института? Ну и какой из меня педагог? Это я сам себя так убеждал.
Проклятая работа. Некогда за девушками ухаживать. Так устаешь.
Проклятая работа. Приходишь домой и ложишься. Надо час-полтора провести в тишине. И это мне, молодому, веселому, крепкому. Тогда я узнал, что такое межреберная невралгия.
Проклятая работа. Бестолковые ученики, дополнительные занятия, дежурства по школе, деньги на завтраки, уборка класса, походы всей школой, заполнения журнала… Не говоря уже о классном руководстве. «Открываем тетради, пишем…» И так каждый день.
Проклятая работа.
Но когда видишь, как самый бестолковый ученик в классе вдруг наконец ставит в диктанте запятую перед «чтобы» — и это твоя заслуга; когда слышишь, как ребята на перемене повторяют твои шутки; когда приходит изнуренная мамаша и говорит: «Спасибо вам, Алексей Олегович…»; когда девчонки после уроков долго шушукаются, а потом вдруг подходят: «Мы хотим для вас песню спеть, можно?» — тогда понимаешь: не зря вся эта невралгия.
Девочки, милые, пойте! Не умолкайте. Потому что ваша песня — лучшее, что может быть для учителя после урока. Потому что учитель — самый несчастный человек в нашей стране. И самый счастливый.
Учителя пьют корвалол стаканами, у них год за десять, но они не предают, они не могут бросить «эти глазки».
…А я предал своих ребят. Где вы, мои мальчики и девочки? Где вы, два моих пятых класса? Вы уже взрослые дядьки и тетки, с семьями и судьбами. Я помню всех, я не забыл даже почерк каждого из вас. Я продолжаю проверять ваши диктанты до сих пор. Когда уже листвой, снегом, пеплом замело те парты-тетрадки, тот солнечный класс, ту далекую страну.
Помните ли вы меня? Вашего оболтуса Алексея Олеговича?