После объявления тревоги на атомоходе наступает один из самых тяжелых моментов - в крови бушует адреналин, а ты сидишь на своем месте по тревоге и ждешь, что будет дальше. Ждешь, что коротнет в качестве бонуса где-нибудь внутри кабель-трассы и огонь от высохшей изоляции лизнет коробку с регенеративными пластинами. А затем – взрыв и ошметки реактора вместе с людьми летят на все четыре стороны. Или при глубоководном погружении вдавит внутрь косо приваренную в заводе нештатную заплатку на прочном корпусе и отсек моментально заполнится водой. Или… или последует команда «включиться в ИДА» и вдруг обнаружится, что баллон с кислородом пустой и нужно срочно искать ему замену.
Срочно.
Потому что в турбинном отсеке, где только что бушевал пожар, остался матрос, который не выходит на связь ни с Центральным Постом по "каштану" или телефону, ни перестуком через переборки с соседними отсеками.
Все надо сделать срочно. Практически бегом. Но ни бегом, ни срочно не получается. Да и адреналин выдохся. Кровь отравлена его распадом и надо все делать на морально-волевом усилии.
Сперва перебирать сваленные в кучу черные мешки с аппаратами ИДА-59 и искать исправный.
Пудовый мешок снизу вверх, снизу вверх, бл[censored]я. И так несколько раз…
Включаешься во вроде бы годный аппарат и дышишь горячим, не понимая, пора молиться за упокой своей души или - так и надо.
А потом, в пропитанном потом эрбэ, с баллонами и патроном на груди и с маской на морде молча стоишь у переборки, за которой находится аварийный турбинный отсек, слушая последние наставления перед нырянием в люк на встречу с неопределенностью.
Причем неопределенность заключается не в том, что пожар на К-178 проекта 658 может возобновиться, – переборка холодная, аварийный отсек уже проветрили от фреона, нюхнули в нем газоанализатором и выровняли давление со смежными – а во встрече с матросом, который сейчас в отсеке.
Какой он, матрос, живой или мертвый?
Пока ты его не увидишь, остается вероятность, что он пережил пожар. Вовремя включился в ИДАшку, но в дыму оступился на трапе, приложился башкой о какой-нибудь клапан и сейчас валяется без сознания в трюме, не отвечая на вызовы по телефону и «каштану»
В черной маслянистой воде под Главным ТурбоЗубчатым Агрегатом.
Но валяется живой.
Главное, чтобы он был живой.
Дальше медлить нельзя – в аппарате ИДА-59 в аварийном отсеке вот-вот согласно всем нормативам закончится весь воздух – пора вскрывать коробку и смотреть на кота.
Наша аварийная группа из трех человек, включившись в ИДАшки, вошла в отсек. Освещения на подволоке достаточно, чтобы применять фонарики только в местах с особо плотной тенью под ГТЗА или турбиной. Но чтобы увидеть матроса, фонарики нам не понадобились. Его тело было хорошо заметно на палубе. Недалеко от очага пожара, который матрос пытался тушить в одиночку до объявления тревоги. Мичман-электрик, старший нашей группы, подошел к телу первым, пощупал его и показал нам жестами, что матрос вроде бы живой.
Хотя на нем не было маски ни от ИДАшки, ни от противогаза, валявшегося рядом с ним. Как-то слабо верилось, что матрос сохранил свои легкие в работоспособном состоянии после вдыхания фреона.
Я метнулся по команде мичмана к переборке, постучал в нее и мне открыли. Изогнутые S-образные носилки были именно тем, что быстро, ни о чем не спрашивая, передали нам в отсек. Я вернулся с носилками к матросу и мы его надежно упаковали.
Дорога на воздух, прочь из прочного корпуса предстояла сложная.
Причем на одних морально-волевых.
И бегом.
На пирсе, вроде бы, уже стояла скорая…
Ладно еще изгибаться с носилками в отсеках, где на каждом шагу что-нибудь железное торчит на уровне лба или бедра. Но почти в одиночку держать на весу дрожащими от усталости руками носилки, когда наверху у кого-то при подъеме развязался узел на конце и матрос в носилках поехал вниз из входного люка на палубу отсека, было уже за гранью моих сил…