Заключительная часть трилогии Дмитрия Мережковского "Христос и Антихрист" (предыдущие две книги не читал, может потом когда-нибудь). Исторические романы я люблю, но одна в них беда: не всегда понятно, где исторический факт, а где художественный вымысел. Если сравнивать эту книгу с известным романом Алексея Толстого "Петр Первый", то я обеими руками голосую за Мережковского. Петр — фигура неоднозначная: тиран, самодур и психопат, но при этом сделал для России очень много, так что я не готов записывать его в "антихристы" (хотя ужас простых россиян от его реформ мне понятен), как не готов видеть в его сыне, Алексее, только хорошее.
В книге есть описание покоев царицы Марфы, и покои эти напоминают Россию до реформ Петра:
Несмотря на солнечный день, в комнате было темно, как ночью, и горели свечи. Ни один луч не проникал сквозь плотно забитые войлоками, завешенные коврами окна. В спертом воздухе пахло росным ладаном и гуляфною водкою – розовою водою – куреньями, которые клали в печные топли для духу. Комнату агромождали казенки, поставцы, шкафы, скрыни, шкатуни, коробьи, ларцы, кованые сундуки, обитые полосами луженого железа подголовки, кипарисовые укладки, со всеми мехами, платьями и белою казною – бельем. Посередине комнаты возвышалось царицыно ложе под шатровою сенью – пологом из алтабаса пунцового, с травами бледно-зеленого золота, с одеялом из кизылбашской золотной камки на соболях с горностаевой опушкой. Все было пышное, но ветхое, истертое, истлевшее, так что, казалось, должно было рассыпаться, как прах могильный, от прикосновения свежего воздуха.
Когда в Европе уже десятилетия цвела научная революция — Левенгук собирал первый микроскоп, а Ньютон формулировал законы физики и математики — Россия была по-прежнему погружена в тьму невежества, и даже из дневника фрейлины Арнгейм видно, что она более образована, чем любой из представителей российской элиты тех времён. Поэтому тяга Алексея к прежним временам — к этому теплому болотцу с попами и юродивыми — не менее преступна, чем жестокость Петра к своим подданым.
Отличный ход Мережковского с персонажем по имени Тихон: он проходит в поисках Истины сквозь сюжет, через всю эту борьбу между Петром и Алексеем. Сначала он отбросил науку, потом традиционную церковь, затем пытался сгореть с раскольниками, кружился на радениях с хлыстами, дошёл и до старцев на Валааме — и так нигде Истины не нашёл. В этом персонаже отразился сам автор: как религиозный философ, Мережковский считал, что помимо Ветхого Завета (от Бога) и Нового Завета (от Сына) должен появиться и третий Завет — от Святого Духа (Эткинд подробно разбирал его идеи в своей книге).
Когда читал про приключения Тихона у раскольников, вспомнился фильм "Михайло Ломоносов", и теперь я думаю, что его авторы взяли сцену самосожжения именно у Мережковского (один в один же). Но самая мощная, динамичная глава — нахождение Тихона у хлыстов. Правда, немного смутило, что при крещении его заставили целовать "Царицу" в... (ой, лучше процитирую):
Трижды перекрестила его Матушка свечою, почти касаясь пламенем лба, груди и плеч.
– Во имя Отца, и Сына, и Духа Святого, крещается раб Божий Тихон Духом Святым и огнем!
Потом легким и быстрым, видимо, давно привычным движением, распахнула на себе платье, и он увидел все ее прекрасное, юное, как у семнадцатилетней девушки, золотисто-смуглое, точно из слоновой кости точеное, тело.
Ретивой подталкивал его сзади и шептал ему на ухо:
– Целуй во чрево пресвятое, да в сосцы пречистые!
Тихон потупил глаза в смущеньи.
– Не бойся, дитятко! – проговорила Акулина с такою ласкою, что ему почудилось, будто бы слышит он голос матери, и сестры, и возлюбленной вместе.
Если они и правда крестились подобным образом, если Мережковский не приукрасил, то это круто, конечно.
