Спрашивающий слегка заикался.
Колька повернулся в его сторону. Он уже знал, что несмотря на прозвище, Бобыль был женат. И жена и дети находились где-то на заводе. Бобыль показывал фотографии двоих мальчишек, снятых под разлапистыми, как пальмы, каштанами во дворе. Кадык его дергался от волнения.
-Про тёщу он рассказал. Напридумывал, тоже… чтобы поныть, — ехидно сказал Нос.
Говорун улыбнулся. Он замолчал, как будто ему надо было вновь подумать над тем, что он только что сказал.
-В газетах такое не напишут… — тихо, словно самому себе, сказал Говорун.
Колька решил присмотреться к Говоруну: тот говорил об удивительных и интересных вещах, и так убедительно.
…Первый день потихоньку подходил к концу. Колька ещё не знал точного графика, но прикинул, что скоро работе конец. Он много узнал за этот первый рабочий день.
Дверь в дежурку открылась и вошёл бригадир.
-Мужики, надо остаться.
Мужики насупились. Колька с любопытством оглядывался, как будто бы его это не касалось. И тут понял, что это касается и его: он теперь с ними.
Бугор начал что-то объяснять. И так получалось, что они действительно обязаны остаться, это их долг. Нет, они, конечно, могли отказаться, но этим очень бы обидели бригадира, а его обижать не хотелось. Как-то вот так он говорил. Посмотришь на него: ну надо, надо сделать — мучается человек.
Колька впервые увидел, как тут делаются дела.
Каждый начал выклянчивать себе что-то: один сверхурочные часы, обещанные ещё два года назад, второй доплату за предыдущий месяц, третий разряд, четвертый робу — поизносился, а кто и отпуск летом.
Мастер привычно кивал каждому и всем вместе. Всё было тихо-мирно: криков, угроз и мата не было. Такое впечатление, что это продолжение утреннего собрания.
Только Хмурый проворчал:
-Что, война, что ли? Монголо-татары? Немцы под Москвой?
-А мы сейчас спросим… Эй, Ритатуй, там ваши не зашевелились?
-Да ладно…
-А до скольки оставаться? — спросил Колька.
Бугор посмотрел на него непонимающим взглядом, помолчал и вышел.
Говорун закатился:
-Пока работу не перелопатим. А работы: до обеда лопатой в окно не перекидать. Вот и подумай!
-А домой надо же.
Все засмеялись от его простоты. А Говорун поглядел как на родного.
-Тут тебе теперь и дом, и работа, и жить здесь будешь, и свадьбу здесь сыграем. И закопают тебя здесь же, вон, у гаражей — для удобрения огурцов столовских. Ну, ты деревенский, тебе ведь не привыкать.
-А в гроб тебя всё равно не положат — горбатого, — мрачно заметил Хмурый. Он упирался руками в колени и, действительно, слегка горбился.
В то время как повсюду горбатость является болезнью позвоночника, на заводе горб считался знаком отличия.
Ходил даже определённый набор выражений, например: «работай-работай, горб заработаешь», «работай больше — повесят медаль на горб», «получишь орден горбатого» или как вариант «медаль сутулого». Видимо, сначала надо было заслужить «медаль», а уж потом «орден».
-Горбы бывают только у бестолочей, — безапелляционно заявил Говорун. — А если ты... вообще, то и два горба.
-Да? Кому ты говоришь, доказываешь, что ты не верблюд — когда сам тут? — пробухтел Хмурый.
К вечеру в дежурке собралась обычная компания. Горела лампа — свет не выключался и ночью, потому что многие не спали и занимались своими делами. Хмурый чинил ботинки — старые кирзачи, настолько разношенные, что приняли форму ног, как гипсовые слепки. Самодельное шило сновало, словно клюв хищной птицы. Говорун, напившись чая, достал откуда-то зачитанную газету и со словами: «Чай не пил — какая сила. Чай попил — совсем устал», завалился на лавку. Газетёнка дрожала у него в руках, словно человек, привыкший во время разговора жестикулировать. Нос мастерил что-то.
Он и Говорун целый день мастерили что-то, то одно, то другое: то женские щипцы для завивки, чиненные-перечиненные, то фен невиданной конструкции.
Бобыль посапывал на лавке, закутавшись в телогрейку, не шевелясь — ему нужно было отдыхать, у него семья.
Колька медленно шевелил мозгами. То, что сразу же, в первый же день, он остаётся после работы — словно говорило о том, что работа пошла, процесс пошёл. Но все чем-то заняты, а он просто лежит на лавке, поджав ноги.
-Может, мне поделать что-нибудь? — тихо спросил Колька.
-Иди, пройдись, — отозвался Говорун. Несмотря на газету, он всё слышал. — Пройдись, только смотри, чтобы не запрягли.
На специфическом местном жаргоне «запрячь» значило загрузить работой. Лошади возвращались после ста лет технического прогресса, и не исключено, что это животное скоро станет символом процветания.
Вот бы папе с мамой хотя бы одну лошадёнку. Колька думал, что смог бы ухаживать за ней, он много читал про это. Главное, следить за копытами — это он запомнил твёрдо.
Хмурый закончил латать, спрятал шило и сидел в углу, чему-то хмурясь. Иногда он даже морщился, почти незаметно, как и улыбался.
Колька подумал: уж не от болезненного горба ли?
Кольке захотелось что-то сделать, хотя час был поздний. Но в этот вечер его так никто и не запряг.
В конце концов, Колька решил никуда не ходить: чем ничего не делать и глупо слоняться, лучше послушать разговоры.
Иногда раздавался громкий, резкий звонок: один или больше раз. Тогда кто-нибудь вскакивал и убегал в цех, а когда возвращался, громко рассказывал, какого «нада» победил или какие начальники дураки. Второе даже чаще.
«Нада» был злым гением. Он не давал спать начальству, а работяги привыкли справляться с ним, прибегая к хитрости. Кольке казалось, что он очутился в сказке, что читал в детстве. Только в тех сказках справлялись с чертями, колдунами и нечистой силой, а тут с «Надой».
У Кольки голова шла кругом.
Дежурка плыла от сигаретного дыма. Густой, как вода и едкий, как бензин, дым пощипывал глаза и накрывал с головой. Что только добавляло сходства со сказочным болотом, в котором обязательно живут и водяной, и леший.
-Д-дайте мне аф-фтомат! — донеслось из дыма.
ранее...