- О, мой друг. Вы и представить себе не можете, что это за морока - содержать своих муз. И дело не в материальных растратах, а в растратах душевных.
Складословов казался совершенно измученным. Его новый, с иголочки, костюм передавал его усталость неловкими складками. Мы сидели на террасе моего дома и предавались минутам блаженной неги за кружкой чая. Складословов был из тех поэтов о которых говорят лишь восторженным обожанием или завистливой злобой. Причём, с первым акцентом предпочитали высказываться женский пол, вторым же - мужской.
Я помню его ещё молодым поэтом, который дрожащей рукой нёс стихи в редакцию. Сегодня же это икона и незаменимый гость салонов, если салон претендует на звание великосветского. Его свежий взгляд, принимающий все стороны жизни, словно губка сменился на пронзительное сверло, вальяжно взирающее на тебя сверху.
- Вот представьте себе. Я, как человек художественного склада и, соответственно обладающий проницательностью, вынужден мучатся из-за этого божьего дара, превратившегося в сущее наказание.
Складословов пригубил чай, закусив его малиновым вареньем и зажмурился от удовольствия. Но через мгновение его лицо вновь омыла волна тоски:
- Ах, если бы вы знали, какая это морока, видит в людях то, что сами они в себе разглядеть не способны и за всю свою жизнь. Позвольте привести пример:
"Не так давно я сблизился с одной модисткой, постоянной посетительницей нескольких салонов. Да, личико милое, шьётся она у не самых последних портних, но вы и сами знаете, что это - стандарт. В какой салон не зайти - везде по стенам сидят эти самые стандарты.
Но не для моего взора. Я тут же обнаружил в ней ту тонкую грань, что отличает эту внешнюю оболочку от других ей подобных. Её душа ещё не была опалена и заморожена чередой романов, а в глазах я был способен разглядеть небо, за которым скрывался космос.
Мы стали достаточно близки и я посвятил ей пару стихов. Что с ней тогда сделалось! Она вообразила себя греческою музой. Вы бы видели перемену в осанке, взгляде и повадках. Если раньше её появление было сродни бабочке, влетающей в окно с весенней улицы, то сейчас она появлялась коршуном, рыскающим по углам в розыске мелких грызунов.
Её взгляд стал важным, закрыв собой всё небо, не говоря уже о космосе. Словно смотришь в ледовую камеру. И лёд тот мутный, словно из лужи.
Ах, какая это морока! Вы себе и не представляете. Она везде увязывалась за мной, считая меня своим пленником. Ей казалось, что весь мой талант, весь мой гений принадлежит ей и её лишь одна заслуга.
Она стала заказывать платья в лучших ателье и упражняться в актёрской мимике. Всё это ей считалось за работу. Да-да, вы не поверите, она считала, что развивает в себе музу!
Все мои заверения, что взгляд мой был направлен вовсе не на неё и её заслуга лишь в том, что я увидел первой её ей отвергались, как бред душевнобольного. Она считала себя верховным судьёй над тем, что должно считаться музой и как к ней подходить.
Самое абсурдное, что она считала своим долгом донести до меня свои мысли! До меня! Вы представляете какого мне было?
Вы спросите, зачем такая морока? Я не знаю, тот сезон выдался весьма скуп на появление новых муз и я старался успеть взять от резавшей свои же крылья музы последнее. Да, грешен - признаю! Я слишком меркантилен. Но что прикажете делать, когда каждая первая имеет привычку меняться в ту же сторону. Если отказываться от всех при малейшем намёке - придётся обойти всю страну за год, а может быть захватить и пол Европы!"
Он грустно усмехнулся. Я вовсе не считал его зверем. Я даже понимал его. Мне хотелось приободрить его дух, но я не находил ничего, кроме слов согласия:
- А что модистка? Вы по-прежнему поддерживаете связь?
- Ну что вы! Она умерла как муза ещё до конца наших отношений, а я тащил её хладный труп на своих колосских плечах. Сейчас, кажется, замужем за каким-то купцом, помогает тому стричь вексели. Но, как я слышал изредка выбирается в салоны, по-прежнему давая наставления молодым стандартам о истинной природе муз.
Я покачал головой.
Да, это трагедия нашего времени, что разглядеть себя могут немногие. Другие же начинают давить свои достоинства под гнётом своих недостатков, искренне считая вторые причиной исключительной любви к своей персоне.