#4
А школу, да, открыли — в соседнем районе.
Но в тот же год почти все предметы сделали платными, и прямо на входе брали по прайс-листу. Единственным бесплатным — и обязательным, кстати — было «Слово царя».
«Вы рождены работать на царя и служить царю, должны гордиться тем, что сам царь заботится о вас; и раз вам дарована жизнь, вы обязаны отплатить государю за великую милость!»
Вот и шептались Колька с Андреем зимними ночами, едва согревшись (газ весь теперь гнали за границу, а лес стоил дороже золота), мечтая, что убегут в город, и в городе наконец-то всё будет по-другому. Отец с матерью ещё были в силах о себе позаботиться. Как только встанут на ноги, братья поклялись помогать старикам.
Колька мечтал о работе, как о манне небесной. Возможность получить деньги казалась чудом. И единственным, чего ему недостаёт, остальное у него есть!
А еще Колька вдруг вспомнил, как однажды, в честь какого-то праздника, мама с папой повезли его в городской цирк на представление. Но оказалось, что Колька уже вырос из детского возраста. Всё представление он ёрзал на месте, боясь, что кто-нибудь из гимнастов сорвётся. И ни разу не улыбнулся. Но расстраивать маму с папой не хотелось. Правда, отец обо всем догадался. Когда они выходили, и мама обняла Кольку за шею, отец тоже положил ему на плечо свою тяжёлую руку. Словно они договаривались, что с детством покончено и можно к этому не возвращаться.
А вечером отец громко сказал маме, что их царство – цирк, в котором зрителей насильно или обманом заставляют сидеть на месте всё представление, делая радостные лица.
Вспомнив ласковые руки мамы, голос отца, Колька взгрустнул...
— И что же теперь? – спросил он, очнувшись, всё у того же Говоруна.
Тот задумался на ходу и не сразу ответил.
— Ничего, будем работать. Не вечны же они.
Они — это, по-видимому, руководство.
«Странно, — думал Колька. — Почему они тогда здесь — если здесь так плохо? Наверно… а, да! — там ещё хуже».
— Работать надо лучше, веселей! И тогда вам ДАСТ!
— ДАСТ тебе!
— Даст!
— Это как? — дождавшись заключительного пасса, поинтересовался Колька.
Они пришли.
— А вот так, — Говорун сел, перевёл дух. — Вот, принесём сюда пару гамаков, повесим, может быть, времяночку какую сколотим. Будем жить тихонечко, на работу ходить — сюда же.
— От десьти! – поддакнул Нос из угла дежурки.
— Хм, — Колька усмехнулся, но шутка была какая-то чёрствая, так что он тихо спросил Говоруна:
— А что?
Говорун сунул Кольке эмалированную кружку с тёмным, как вишнёвое варенье, чаем. Упёрся рукой в бок. И все ткнулись носами в свои кружки и приготовились послушать одну из историй, которые так хорошо умел сочинять Говорун.
— Слышал я, есть где-то в области, — начал Говорун, — Пыровский район. Глухомань страшенная, ни живых, ни мёртвых. В этом Пыровском районе, говорят, была деревня: Пыркино. Маленькая — но сердитая. Знаменита эта деревня на весь Пыровский район, да и на весь мир была тем, что жили в ней невероятно работящие люди. Что за национальность, и какой веры — не скажу, не знаю. Язык у них был свой. До нас несколько слов дошло: пыро — дело, пырять — работать, пыр — рубль. Звали их пыряне. И работники они были непревзойдённые. На все руки мастера. Это как скрестить немцев с китайцами. Ну, золотые руки! Ну, и вымерли все. Соседи так бессовестно пользовались их пырством, что и не отпускали пырянина с пырства домой. Он им: мол, домой же надо, помыться, там, и жена волнуется… И не слышат ничего: работай! И не потому что очень нужен, а потому что жадность! А они безотказные. По дороге могли пырянина остановить, и всеми правдами и неправдами заставить пырять снова. И так до бесконечности. Так их и не стало — перемёрли все от такого дела.
Говорун выдержал паузу, оглядывая остальных.
— Но говорят, что один или два пырянина всё-таки выжили и дожили до наших дней. Только теперь они уже научились помалкивать и филонить. А вдруг, прямо здесь сидит пырянин, а мы и не знаем! Но говорят, что начальство, — он кивнул головой наверх, — много бы дало за одного такого пырянина.
— Если и есть такой — то это ты, — сказал мужик с мрачным взглядом, которого Колька про себя назвал Хмурый, и как будто улыбнулся.
— А вот это фигушки. Я люблю работу, когда она меня любит. Пусть тяжело, можешь день, два ломать голову, но зато как приятно, когда придумал! Эть, эть… и сделал. Во-от счастье! Это как с женой.
— Ха-ха!
— Бывает ой как не легко, — развеселился и Говорун, выпячивая грудь. — Пилит тебя жена, пилит, да ещё тёща. Тяжело жить. Не знаешь, куда деться. Но ведь и хорошего много. Ну, молча делаешь что-то, делаешь. И это приносит результаты! А почему? А потому что для себя, но не по принципу: это моё, а остальные пошли все на… Для себя — чтобы с тобой было удобно, приятно. Чтобы с тобой хотели жить. Ведь и работа — не каторга, а способ доставить себе и другим удовольствие.
Все засмеялись. И Кольке снова показалось, что Хмурый слегка улыбнулся. Или только показалось?
— Про жену мы всё поняли. Ты это боярам растолкуй.
— Нет, — сказал Говорун, подумав, — это всё сказки. На самом деле, говорят, что злые лучше работают и имеют больше. А эти добрые были, иначе бы умели отказывать.
— Тогда это Ринат, — сказал носатый, — он может быть пырянином. Он спит целыми днями, вон, на лавке, если только не ест и не занят чем-нибудь. Наверное, доброты в нём: немеряно. Залежи.
Все посмотрели на смуглого, рослого слесаря Рината и начали смеяться: он действительно закемарил, уронив красивую голову на грудь. Сказки мало его интересовали. Его интересовали только автомобили и женщины.
— А вы знаете, что на третью ночь, если не спать, начинаются необратимые изменения в мозгу, — продолжал Говорун, покрутив пальцем у виска. — Даже если спишь днём. Потому что когда положено — положено. Природу не обманешь. Вот я тёще и говорю: хотите зятя идиота?
— Так ты нам с-сказку р-р-раассказал? Или газетку св-в-вою? — приподнял брови Бобыль.
Продолжение ►►
