Петрович возвращался из орешника поздно. Шёл налегке, зато убедился, что в этом году можно туда больше не собираться.
Тропинка завернула к реке и уже оттуда «с чёрного хода» зигзагами заползала в деревню. Старик шёл, тяжело ступая, не столько от самого похода, сколько от его тщетности. Он ещё подумал, что были бы орехи – усталости не заметил тогда. Проходя мимо реки, Петрович почувствовал необходимость присесть.
Только-только начали наползать сумерки. Привычные глазу цвета стали меняться. Петрович как заворожённый смотрел на новую реку, новое небо, деревья, кусты, траву.
- Интересно, а это всегда так было или только сегодня, или только у меня? - думал дед.
Глядя на эту красоту, он с горечью вспомнил обычную ежедневную, ежегодную суету «по хозяйству» и чуть не заплакал. Пытался прогнать её из мыслей, но суета крепко сидела в голове. Надо было поросёнка кормить.
Петрович уже собирался вставать, когда из-за куста появилась она.
Фёкла почти ровесница Петровича, где-то в районе семидесяти обоим было, прошла, чуть не задев его корзиной, и спустившись к реке, стала полоскать бельё. Старик притаился в траве, залюбовавшись её грациозными движениями. Вид на реку по сравнению с видом на Фёклу казался теперь дешёвым гобеленом.
Он давно её любил. Только из-за робости любил тихо и внутри, но даже и этим был счастлив.
Ноги у Петровича совсем онемели, но обнаружиться он никак не мог, особенно теперь, когда был без штанов.
Еле дождавшись, когда Фёкла закончит с бельём и уйдёт, Петрович наспех подтёрся лопухом и смешно запрыгал на затёкших ногах, надеясь догнать свою последнюю любовь и обменяться с ней парой нейтральных фраз, чтобы просто услышать её голос.