В моём детстве была такая обзывалка: «Ну, ты, деревня!» Иной раз это слово коверкалось, вернее - низводилось до «дерёвни» или даже «дярёвни». Если Вы помните, героиня фильма «Любовь и голуби» - Раиса Захарррна, убегая от Надюхи, восклицает: «Тьфу, деревня!» К 1970-1980-м годам это понятие сделалось чем-то, вроде клейма, которого не могли смыть ни замечательные фильмы о колхозниках, ни бесконечные плакаты: «Хлеб – всему голова!»
Почему это происходило? Чтобы это понять, надо вспомнить историю, причём даже не нужно углубляться в дебри. С конца 1920-х годов в города хлынул поток деревенских жителей, которые должны были занять вакантные места на строящихся заводах, фабриках, ТЭЦ и прочих промышленных предприятиях. Но уже в 1932 году Советская Власть вернула …крепостное право - особый паспортный режим для жителей деревень. У колхозников, в отличие от остального населения, попросту отсутствовали паспорта.
А без паспорта было невозможно ни устроиться на работу, ни даже поселиться в гостинице. Отныне, собираясь в дорогу, каждый пейзанин был обязан обзавестись удостоверяющей его личность справкой из сельсовета. Было, конечно, много лазеек, чтобы избежать попадания в крепостную зависимость. Так, если родители отдавали своего сына в городское ФЗУ, он «не успевал» стать членом колхоза и ему выдавали паспорт уже в городе. Или, например, девушку отправляли учиться на ветеринара (для нужд родного колхоза), а она в городе выходила замуж. Как правило, находили все эти лазейки самые смелые и самые образованные.
Если можно так выразиться, это были «сливки». К примеру, парень из большой крестьянской семьи, успешно закончивший семилетку, в то время как его братья учились шаляй-валяй. Такой юноша, возможно, захочет продолжить образование в районе – ему хватит задора взять котомочку и уехать поступать в ФЗУ. После ФЗУ он имел возможность остаться в городе, ему давали комнату, потом он женился, очень часто на городской девушке. И это было повсеместно. Бывало и так, что вчерашние деревенские ребята делали неплохую карьеру. Разумеется, это при условии, что они сумели влиться в городскую среду.
А что же те, кто остались? Они жили в своём колхозе, работали, рожали детей. И при этом смотрели на своего деревенского родственника, как на небожителя в бостоновом костюме. Они изначально воспринимали себя людьми, если не второго сорта, то всё равно на порядок хуже. Мол, у них там, в городе и театр, и цирк с конями и мороженое «Эскимо на палочке». Оставшиеся в деревне воспринимались (и часто воспринимали сами себя) в качестве лузеров. Это порождало «ответную» гордыню у городских. Причём, как правило, к деревенским жителям с презрением относились не коренные горожане, а именно вот эти – понаехавшие.
Потомственному москвичу никогда не пришло бы в голову выискивать в толпе «дярёвню» и насмехаться над ней. Причём, не потому что он такой высоко_духовный, а потому что он попросту не видит, не считывает пейзанских привычек. «Ну да, платок, ну да, рожа красная. И что с того?» А человек, который ещё вчера месил навоз, а сегодня пахнет «Шипром» и ведёт под руку городскую барышню, завсегда «отсканирует» колхозника. И самое главное - он воспитает это презрение в своих детях! А те, в свою очередь, - в своих детях. В общем, внук понаехавшей бабушки будет гораздо бо́льшим снобом, чем внук коренной москвички.
Советский Агитпроп создавал прекрасные фильмы на деревенские темы – «Свинарка и пастух», «Кубанские казаки», «Трактористы», «Свадьба с приданым». Жизнь колхозника в них представлялась как бесконечный праздник. Не ошибусь, если назову этот жанр – пасторалью. Любовь пейзан на фоне красивой природы. Возникла и ВДНХ – жемчужина сталинского барокко, беспрецедентный ансамбль, похожий на центр аграрных языческих культов. В официальной пропаганде колхозник стоял высоко. Над портиками ВДНХ вздымалась статуя – социалистическая богиня плодородия шагала в Грядущее в паре с индустриальным Гефестом. Рабочий и Колхозница объявлялись подлинными творцами истории. И тем не менее…
Шли годы, наступили кибернетические 1960-е, когда все думали о Высоком и хотели в Космос. Вся культура шестидесятников – это сугубо городская культура, более того – это культура мегаполисов. Ибо там - институты, проектные организации, стеклянные эркеры и стриженые девушки в мини-юбках. Героиня фильма «Три тополя на Плющихе» чувствует себя странной и нелепой на этом празднике бытия. Но в начале 1970-х, в качестве реакции на тотальную мегаполизацию сознания, возникло противоположное течение – писатели-«деревенщики». Их основная идея – повернуть человека лицом к деревне, из которой, собственно, и вышла вся Россия.
Деревенщики противопоставляли исконный русский уклад колхозников – бестолковой западнической культуре городских маргиналов. Деревенское в 1970-е годы стало «модным» - все эти шали, цветастые юбки, дублёнки (то есть овчинные тулупы), Гжель - Палех – Жостово – Хохлома. И – иконы. Интеллигент, разочаровавшись в Космосе, мысленно ушёл в деревню. Но всё это была вымышленная, лубочно-палехская деревня. С другой стороны, кинематограф постоянно предлагал фильмы, типа «Здравствуй и прощай», «Вас ожидает гражданка Никанорова», «Шла собака по роялю»: о сложных взаимоотношениях городских и деревенских жителей.
И всё равно к деревне относились с известной долей презрения. Это презрение могло быть упаковано в любые «одежды» - от умиления нравами до снисходительного (!) восторга по поводу свежего воздуха и парного молока. Очень хорошо помню, что в нашей среде был даже выработан словесный портрет «дярёвни» - щекастое, красное лицо, толстые ноги, широкие запястья. Для женщин – непременные могучие бёдра, большая неаккуратная грудь, маленькие поросячьи глаза. Одежда – у молодух слишком яркая и при этом немодная, а у женщин «после 25» - серо-коричневая и тоскливая.
В категорию «дярёвни» попадали также все люди, слушавшие «не ту» музыку. К примеру, итальянцев в 1986 году, когда мода на них прошла. Получалось что-то странное. Желание «стирать грани между городом и деревней», как постоянно говорилось в официальной прессе, оборачивалось возведением стены. Статьи о том, что нехорошая молодёжь рвётся из деревни, а другая нехорошая – не желает туда ехать, приводили к тому, что эта проблема ещё больше усугублялась. Если в газете «Комсомольская правда» написано, что одни оттуда бегут, а другие туда отчаянно не хотят, стало быть там и вправду хреново.
К тому же, городская жизнь всегда представлялась более простой - там не надо работать от зари до темноты. Отпахал 8 часов на комбинате - пошёл культурно отдохнул на танцах. Или отхалтурил, как Афоня Борщов, и тоже - на танцы. Опять же нравы в городе более свободные. Именно поэтому вчерашние деревенские девчонки довольно быстро опускались до уровня самых грязных давалок. У них не было иммунитета против относительной свободы отношений. Им скажут: «Мань, я тя люблю, потом поженимся» и всё...
К чему это приводило? Падение престижа деревенского труда приводило к умиранию деревни. Кому же охота быть лузером, в то время как другие «по филармониям ходют»? Ещё один важный момент - кто создавал все эти плакаты, фильмы, статьи? В основном, городские жители, у которых зачастую этот снобизм неосознанно вырывался наружу. То бишь, человек делал качественное кино о колхозном счастии, а сам цинично ржал. А зритель, он, сердцем видит...
Зина Корзина (с)
https://zina-korzina.livejournal.com/353981.html
