Поколение питерского рок-клуба, вопреки представлениям, появилось не на выжженной культурно-массовой пустыне. Окутанная парами портвейна, эта живительная романтика пробивалась на сцены помпезных ДК через квартирники, дачи «шестидесятников», через знакомства и связи, слухи и сплетни. Это была хорошо отлаженная система, которая, как полагается, имела сердце — «Сайгон».
Целых два десятилетия, в «оттепель» и в «застой», в самом центре города питерские театралы, художники, писатели и поэты — оппозиционная интеллектуальная элита — создавали у барной стойки «сайгоновский период»советской культуры, от которого пошла история русского рока.
И да, к Довлатову и Бродскому это относится в гораздо меньшей степени, чем кажется.
А выглядело это так:
Начало: кофейная революция
Всё началось с кофе. Напиток, который долгое время воспринимался как элитарный, едва ли не аристократический, во времена оттепели оказался доступен широкой публике. На Невском и в окрестностях одно за другим стали открываться кафе, где варили и подавали хороший кофе.
Это была не только и не столько гастрономическая, сколько культурная революция: из заполненных коммуналок и тесных хрущёвок на окраине в недорогие кафешки потянулись люди, постепенно начали складываться компании по интересам.
Первым местом, где поставили кофейные аппараты, был «Аэрофлот», кафе над кассами. С «Аэрофлота» началось «интеллектуальное общение». Его конкурентом, но без аппаратов был «Норд»— кафе «Север». В «Норде» собирались фарцовщики, в «Аэрофлоте» — студенты. Тем не менее это были как бы сообщающиеся сосуды. Третья точка такого рода был «Метрополь», где кофе варили вручную и подавали в кофейниках, как в «Севере», но можно было выпить дешёвый портвейн. В «Аэрофлоте» портвейна не было, зато делали «крутой» кофе. Небогатая публика оттуда году в шестьдесят первом частично переместилась в кафе «Экспресс» на углу Старо-Невского и Суворовского. Тогда же открылось «Кафе поэтов» на Полтавской, где по субботам собирались литераторы.
Виктор Кривулин, поэт.
А в 1964 году в огромное помещение кафетерия на пересечении Невского и Владимирского проспектов завезли пять венгерских кофемашин «Omnia Lux» — и все заверте...
Устроили тут...
Официального названия у кафе не было. Как и у большинства заведений общепита, его заменял порядковый номер. Но, поскольку на втором этаже здания располагался ресторан «Москва», в народе кофейню быстро окрестили «Подмосковьем», чуть позже переименовали в «Петушки» (из-за настенных росписей авангардиста Евгения Михнова, а не из-за Венечки Ерофеева. Хотя…)
«Сайгоном» его стали называть позднее.
Там то разрешали, то запрещали курить внутри… В период, когда курение было запрещено, две девушки достали сигареты, к ним подошёл милиционер и сказал: «Что вы тут делаете? Безобразие! Какой-то «Сайгон» устроили.
Виктор Топоров, литературный критик
На местности
Интерьер не представлял из себя ничего особенного: вышеупомянутые петухи на стенах, длинный прилавок, серые круглые столы-стойки. Более-менее цивильная публика оседала поближе ко входу — там был бар, где продавали коньяк и дорогие бутерброды.
Прочие — талантливые, непонятые, и оттого не крепко обеспеченные — проходили дальше, к кофейным аппаратам. Кофе (и прочие напитки разной степени крепости) пить приходилось стоя. Тех, кто пришел надолго, выручали широкие подоконники у окон, выходящих на Владимирский, – на них можно было расположиться с относительным комфортом.
По центру заведения находилась кулинария соседнего ресторана, но ценник в ней зашкаливал. В случае острого голода обычно бежали до угла Рубинштейна в заведение с пророческим названием «Гастрит».
А вообще «Сайгон» был не про еду. И даже не про кофе: показания очевидцев насчет качества напитка расходятся самым волнующим образом.
«Сайгон» был про взаимодействие молодых и умных. Про новые стихи, картины, пластинки, квартирные выставки, лекции и концерты. Про возможность промолчать и быть услышанным.
Ты приходишь к «Сайгону», чтоб не стоять одному.
Виктор Ширали, поэт.
Кофейная карта
- маленький простой — 14 коп.
- маленький двойной — 28 коп.
- большой двойной — ???
- большой четверной — 52 коп.
- сахар — 2 коп.
- портвейн «Агдам» — 2 р. 60 коп. в ближайшем гастрономе.
Пить кофе простой, не двойной считалось как минимум несолидным, а большой двойной — неуместным пижонством. Таких людей сторонились.
Клим Колосов
Распорядок дня
Безымянный кафетерий находился в стратегически важном месте: на пересечении центральных городских магистралей. Само собой, публика там была очень разнообразная, так что постепенно сложился своеобразный и устойчивый распорядок дня.
С утра в «Сайгон» действительно приходили за кофе случайные прохожие и тоскующие с похмелья завсегдатаи. К началу обеденного перерыва начинали подтягиваться книжные спекулянты с Литейного и прочие «денежные» люди. Эти, кроме кофе, заказывали бутерброды, пирожные и сок. После обеда и до санитарного перерыва (16:00-17:00) кафетерий заполняла мимопроходящая публика.
Самое интересное, то есть «настоящий» «Сайгон», начинался после пяти вечера: в кафешку сползались «свои».
Своя атмосфера
Там были очень интересные люди за кофе. Заходишь. Если ты свой — правая рука поднимается вверх, готовясь дать пять знакомым, — и так и идешь с поднятой рукой до барной стойки, приветствуя. Дошел до бара, показываешь два пальца — двойной кофе. Словами его почти не называли, показывали на пальцах.
Все кучковались по интересам: театр, поэзия, живопись, музыка. Сидишь по окнам и бакланишь. Закрывался «Сайгон» часов в 9 вечера, тогда достаточно поздно все закрывалось. А вообще бывало по-разному: залетали на 5 минут, залетали на час – в зависимости от того, с какой потребностью ты сегодня пришел. Приходили поздороваться, приходили решать проблемы. В этом была какая-то определенная семейственность.
Борис Шаров, театральный критик
Сквозь толщу лет публика «Сайгона» представляется нам однородной и вдохновляющей массой поэтов-художников-музыкантов.
Но на самом деле, конечно, все было сложнее: условно двадцать пять «сайгоновских» лет разделяются на три периода.
И если в 60-е годы основной контингент состоял из физиков-лириков, то есть преимущественно литераторов, в 70-е это были бородатые философы мистического толка, а «сайгоновские» 80-е — это, в первую очередь, музыканты-неформалы. В этот последний период «Сайгон» был тесно связан с расположенным по соседству Ленинградским рок-клубом.
Неизменным оставалось одно — атмосфера. С самого начала и до закрытия «Сайгон» был уникальным явлением для Питера и страны - своеобразным офф-лайн аналогом современных соцсетей.
Там всегда можно было встретить знакомых. Там декламировали новые стихи, пели песни, узнавали сплетни и новости, передавали из-под полы самиздатовскую запрещенку. Там читали конспекты перед экзаменами и писали планы лекций, искали и находили собутыльников, влюблялись, расставались, яростно дрались и торжественно мирились. Туда приходили из скучного «вне-сайгоновского» мира, чтобы жить на полную катушку.
От тех, кто постоянно собирался в «Сайгоне», у меня осталось ощущение, что они все время чего-то ждали. Ждали, что вот-вот – и придет слава. И ждали напрасно. Они собирались, выходили курить в этом ожидании. Иногда действительно что-то случалось – драка, скажем, начиналась. Обычно дрался поэт Ширали. Но он дрался по идеологическим соображениям – про то, чьи стихи лучше. В силу того, что Ширали был поэтом лучше остальных на порядок, я доверяла и его дракам. Если Ширали дрался – значит, он дрался с плохим поэтом. Жалко, если Ширали по лицу попадали, он очень красивый.
Ирина Чуди
Всё идет по плану
А закончилось это так: в один из дней в марте 1989 года люди пришли выпить «свой очередной маленький двойной» и обнаружили, что кафе закрыто на «плановый ремонт».
Закрыто, как выяснилось, навечно.
Начинались времена неограниченной свободы слова. Негласное братство людей, сплоченных протестом против вынужденного молчания, рассыпалось. Необходимость в полулегальном «гайд-парке» отпала: говорить всё, что угодно, стало можно везде, где угодно.
То, что мы говорили на грани
шепота и тюрьмы,
как-то странно звучит
по центральной программе,
словно мы это больше не мы…
Виктор Кривулин
