Сколько раз не бродил он по истоптанным тропам человека разумного, столько же раз он слышал о том, что человек есть существо, чувствующее, и потому он обязан проявлять свои чувства, доводя их до высшей ступени. Исходя из этих разговоров, можно было придти к выводу, что чувства подобны краскам, цветам, помогающие миру каждый раз обретать новую форму, цвести и вянуть, задыхаться и дышать, жить и погибать, любить, ненавидеть. Да люди были уверены, что человек существо, чувствующее, и потому он просто обязан проявлять их в боли, любви…
Но как, же быть тогда с его чувствами? Вот о чем он спрашивал ветер и деревья. Так уж получилось, что сколько раз он не пытался выразить свои чувства, то каждый раз слышал, что это не правильные чувства и вообще это вовсе не чувства, а болезненные воображения его слишком возомнившего о себе интеллекта. Все эти обвинения человека разумного уже давно не причиняли страданий, но будучи исследователем по жизни, ему хотелось знать причины отвержения его чувств миром. Ответы, ему нужны были ответы…
Но разве проблема «неправильных чувств» такая уж новая в этом мире? Парадокс заключается в том, что чем глубже чувствует в этом мире, ориентированным якобы на чувства, то тем более его чувства не приняты и тем более он одинок. Разве мало, можно найти примеров, подтверждающих сей факт?
Человеку, особенно высокоразвитому свойственно самые свои глубокие проблемы изливать на бумаге. Так появляются самые великие герои, в коих живет истинный человеческий дух, но которых также в реальном миру никто видеть не хочет. В искусстве, особенно литературе и философии человеку дозволяется смотреть на человека истинного, но при этом, продолжая верить, что глубокие герои это проявление фантазии, граничащего с сумасшествием, потому, что в реальном миру такого быть не может, ибо в искусстве нам явлен ненастоящий человек, так как настоящий человек так вести себя не может. Наверное, поэтому люди с сочувствием взирают на литературных и мифологических героев, при этом сталкиваясь с проблемами людей подобным великим героям, они созерцают на них с безразличием, но встречая такие, же ситуации в искусстве мечтают, чтобы подобное случилось с ними. Но встретив вновь в жизни, человека подобного герою, столкнувшись с его глубиной, с попыткой решить загадки человеческого бытия люди проходят мимо. Ведь это неправильные люди, живущие неправильными чувствами, которые вовсе и не чувства, а лишь интеллектуальные бредни сумасшедшего.
Поэтому ссылаться на пример человека реального, которому не дали выразить свои чувства мы не будем, а сошлемся на великих литературных героев или на великих личностей, на которых теперь смотрят как на небожителей, хотя при жизни на них никто особенно не обращал внимания, и лишь после того, как они покинули данный мир, по крайней в мере в своей последней оболочке, на них начинают смотреть как на людей необыкновенных.
Ну, вот возьмите, к примеру, Фауста, героя символизирующего классического европейца. Неужели его можно назвать человеком безчувственным, сверх мыслящим? Это не так, Фауст очень серьезно развил свои чувства. Но до тех пор, пока с ним не появился Мефистофель, никто из людей не принимал его чувств. И даже Мефистофель не помог ему выразить весь свой чувственный материал, сумев лишь унести его в небытие, где люди наслаждаются получением удовольствий.
Есть еще такой герой Харри Степной волк, в коем символизирован бывший Фауст, но уже одурманенный современной культурой, поверивший в ее гармонию, которая становится, не достижима для Харри в его изначальном виде, для его изначальной природы. Только когда он отказался от своих «неправильных чувств», променяв их на эстетику поедания курицы и на аморальность современной музыки, в коей символизирована бессмысленная культура, он был принят. Харри предал свои глубокие чувства, дабы не разделить судьбу Фауста. Но разве его можно за это винить?
Или, возьмите, к примеру, Базарова. Проблема та же – чувства, глубокие чувства живут в нем, но выразить их миру он не может. Потому – что они не правильные и потому, что они якобы от ума. Людям свойственно думать, что если человек, родственный Базарову пытается отделиться от своей семьи, то это он из холодности и дикости. А что если он не чувствует родственности? То есть чувствует не родственность, холодность, от которой начинает тошнить, когда ее начинают переигрывать в рамках этикета в родственность. Или если он чувствует всю ту же не родственность к своей малой родине то это эгоизм, нарциссизм, снобизм. Позвольте, позвольте, но ведь нарциссизм будет проявлен в том случае, когда изображая не любовь к своей малой родине, человек будет жить ее, же повадками, ее, же культурой, находясь за ее пределами. Вот тогда, уважаемые это от ума, это для репутации, в общем, все то, что присуще псевдоинтеллигенции. Вот тогда это игра для того, чтобы составить о себе репутацию продвинутого человека, идущего в ногу со временем и игнорирующего варварскую культуру своей малой родины. Но разве так было с Базаровым? Проявил ли он по отношению к кому – нибудь культуру поведения, взятую из его крепостной деревни?
А любовь, та самая любовь, считающаяся главным смыслом жизни человека разумного, разве она в исполнении Базарова была принята Одинцовой? Нет. Видимо это же неправильная любовь. Ведь правильная любовь, это видимо та, которая заставляет страдать, опекать, помогать в достижении благосостояния. Но та, которая, ни к чему не обязывает и ничего не отнимает, это не любовь. Видимо так думают люди, смешавшиеся меж собой на пыльных тысячелетних дорогах. Чувства, уходящие в горизонт, на встречу к вселенной считаются не правильными потому – что они слишком не материальные. Но позвольте спросить – можно ли измерить и взвесить любовь матери к дитя, трудоголика к работе, патриота малой родины? Нет? Но зато эти чувства заземляют, а те которые уносят за горизонт, нет и потому видимо они не правильные.
И вот еще что. Нельзя ли предположить такой мысли, что непринятием чувств высокоразвитого человека, этот мир якобы ориентированный на чувства толкает личность по типу Базарова, Фауста довольно обширно представленную в мировой культуре в небытие? Ни с этим ли связана романтизация вечной смерти в современной культуре, которая надо предполагать, никак не связана с настоящей смертью, дающей новое перерождение и новый этап развития, который не нужен современному человеку? Ну, представьте, что личность подобная Базарову, Фаусту не смогла в этом мире реализовать свои чувства, будучи всюду отталкиваемой «добрыми людьми». И вот тогда у нее закрадывается видимо мысль, что если этот мир не принял мои чувства, то тогда их примет другой мир. А куда же их еще деть, будучи переполненным чувствами, рвущихся к реализации, ибо они живые? Вот здесь и происходит романтизация смерти. Глубокочувствующая личность, обвиняемая в безчувственности, но сумевшая подобно Ницше прочувствовать Апполоновскую и Дионсийскую душу, прочувствовать подобно Шопенгауэру бессистемность мировой воли, то есть современного Бога, не могущего совладать со своим потенциалом и мучающего им человека, начинает предполагать, что раз здесь мои чувства не приняты, то тогда они будут приняты смертью и тогда я смогу реализовать себя в небытие, дать свободу моим чувствам там.
Тогда эти великие герои, которые живут и среди нас начинают рваться к смерти, решив, что она решит проблему их «неправильных чувств». Добрые люди толкают их, подобно Одинцовой к смерти, в небытие, при этом имея облик гуманиста, а они бегут к смерти подобно Базарову, ибо добрые люди могут желать для нас только хорошее, и потому если мы ими не приняты, то значит мы не такие, не для этого мира. Только кто же при этом тиран и нарцисс? Тот, кто решает, что этот мир для него или тот, кто готов оставить его?
Но скажите, может ли кусок земли, в котором зарыт Базаров, и который теперь украшенный венками и прочими побрякушками, указывающих на правильный «вид любви» его посетителей, особенно родителей, решить проблему его чувств, которыми его дух, стесненный в яме, переполнен? Или может небытие, в которое направлен был Фауст помочь ему выразить свои чувства? Может быть, таким образом, добрые люди, плененные не понимающим ничего Богом, которым он описан в виде мировой воли у Шопенхауэра просто избавляются от самых глубокочувственных людей?
В минуты неприятия своих чувств человечеством, кричащего во всех углах о том, что надо жить чувствами, он всегда спрашивал ответа у ветра о том, что же делать ему со своими чувствами, желающих и обязанных жить.
Так было с ним, когда он стоял в тени деревьев и не понимал, почему та, к которой как он пронес любовь сквозь прошлую смерть и новую жизнь и чей облик был запечатлен в его естестве с начала его сознательной жизни, не дала возможности просто рассказать о своих чувствах, которые он смог сохранить ни смотря, ни на что. Он ведь не жаждал ни признания, ни любви. Он просто хотел дать волю чувствам, как призывает к этому сама жизнь. Быть естественным подобно ветру, не скрывающего свои порывы. Это все что хотелось ему в момент жизни, связанного со встречей с великой любовью. Но облик любви, пронесенный сквозь власть жизни и смерти, теперь считается либо игрой романтика, либо сказками сумасшедшего. Небытие в этот момент также манило его, как и тех героев, с которыми он был родственен, уверяя, что коли не здесь, то там он будет принят. Но чувства не требуют принятия, они требуют жизни. А он ни романтик, ни сумасшедший, чтобы отдавать свои чувства небытию…
Он требовал ответа у ветра и у деревьев, почему с его чувствами никто не считается. Он кричал в беззвучной тишине, ожидая истины. Но, ни ветер, ни деревья не могли дать ответа, как – бы зол он на них не был. Но если даже они, имеющие связь с вселенной не могут дать ответа, человеку которому подобно Фаусту жизненно необходимы ответы, вследствие чего он продолжает находиться среди чувств, рвущихся к миру, но отталкиваемых им, то разве может тогда дать ответы кусок земли и небытие, куда исполняя «добрую волю», «добрых людей» отправились Базаров и Фауст? И если не ветер, то кто тогда знает, куда направить самые глубокие чувства? Кто?