Теперь уже и не вспомнить, как он стал путником. Было время, когда он также беззаботно гулял по протоптанным путям человеческих жизней. Было время, когда он подобно всем тем, кого он знал когда – то грелся под человеческим солнцем, освещающего стершиеся пыльные, протоптанные дороги. В те времена он также верил в гармонию, счастье на тропах, где нет ничего живого. Он радостно улыбался беззаботно бегающим детям. Были времена, когда он питался плодами деревьев, растущими у дороги, за границы которых люди не заглядывают. Тогда и он наполнялся жуткой тревогой при виде непроходимых лесов, при далеко звучащих криках ворона. Теперь, кажется, давно это было. Он избегал теней деревьев, пытался быстро заснуть при приходе ночи. Слыша, завывающий яростный ветер, он стремился в теплое жилище. Тогда даже дождь, очищающий и исцеляющий природу пугал его, и он прятался от него под зонтом.
Но однажды он начал чувствовать, что по этим протоптанным дорогам ходит не жизнь, а смерть. Все, кто когда - то были дороги ему, гибли на бескрайних просторах этих стершихся пыльных дорог, на которых невозможно уже увидеть, чей – то след. Его моментально накрывает след другого идущего. Также случается и со следующим следом. И так целый день. Дети, которых он любил, вырастали и превращались в умерших заживо взрослых людей, которых интересовало только пополнение запасов продовольствия. С самого утра они вскакивали в какой – то жуткой лихорадке, хватали мешки и старались оборвать все деревья, растущие неподалеку от протоптанных дорог жизни. Женственность, которую он ценил, может быть, как одну из главных добродетелей, тоже гибла на этих безжизненных тропах. Женственность сменялась материнством, сестринством и теми, кто становился наложницами. Все они ухаживали за деревьями, дающими пишу только для получения новой. Все они играли в семьи, только для того чтобы появились новые, но такие же, где как и на дорогах не видно чьего – то личного следа. Есть один большой след, принадлежащий всему обществу. Хотя и его уже невозможно разглядеть.
Он не мог больше есть, любить, дышать на протоптанных дорогах. Его постоянно тошнило. Все здесь было не настоящим. Даже смерть становилась не очищением и не избавлением, подобно осени, готовящейся очистить природу для новой жизни, а только лишь пригвождением к этим протоптанным путям, где ботинки погибших отдавали их меняющим людям. Солнце и Земля почему – то давали силу только тем, кто дальше хотел играть на просторах стершихся троп в яркую жизнь. Под лучами солнце вырастало и становилось сильным только то, что жаждало продолжение игры, выдуманной кем – то.
Однажды он свернул в темные леса в порыве желания избавиться от чувства тошноты. Здесь во мраке теней или на пустых солнечных полянах все жило другой жизнью. Каждое природное явление имело свою цель и отдавалось полностью воле своей судьбы, оставляя только лишь свой след. Удивительно, какой фатальной оказалась природа. Этот мир нельзя было любить или ненавидеть. В нем было много дурных темных явлений, так же как и светлых. Но никто из них не играл, разве что животные. Но природные стихии никогда не играли, они были сами для себя судьбою. Они никогда не хотели продлить себе жизнь, если их энергия чахла, и никогда не стремились убить себя, даже если им было больно.
Теперь его путь перестал быть дорогою стершихся и перемешавшихся следов. Хотя теперь путь и вовсе перестал быть виден. Совершенно неизвестно, куда вел он и вообще существовал ли он, ведь только сам он прокладывал себе путь. Иногда в отчаянии от бесконечных встреч с дебрями ему хотелось кричать или даже вернуться назад к людям, к тем которые сначала так были близки ему, но которые исчезали на тех протертых путях сансары и которые не просили его помочь ожить им. Иногда он подбирался к ним близко. Тогда он слышал их голоса, многие из них даже были знакомые ему. Он слышал плач и смех детей, крики и восторги взрослых, признания в любви и проклятия. Но он не мог больше верить этим словам и эмоциям. Все они были пронизаны игрой, в процессе которой каждый погибал, каждый терял свою душу и дух.
Даже когда он хотел к ним вернуться, он не мог. Путь, который был, не осязаем, который никто не видел, над которым потешались бы его прежние знакомые он не мог оставить.
В личном пути нет гармонии, нет никакой прекрасности. Не верьте современным гуманистам. Ведь если бы это было не так, то тогда почему люди не идут своим путем? Почему они бегут от него, предпочитая игру? Личный путь есть долг перед чем – то до конца не осознаваемым, трансцендентным. Более того, что – то космическое, вселенское осталось в человеческой жизни только в личном пути, в котором нет игры, нет аморфности. Но вся проблема в том, что путь не осязаем, хоть Боги и живут в нем. Путь не осязаем, а игра осязаема. Но когда есть, игра нет живого человека. Что теперь с эти поделаешь?