Лечение душевнобольных в России давно устарело: врачи ставят диагнозы, которых нет в Международной классификации болезней, опыт пребывания в психиатрическом стационаре стигматизирован, не существует практики адаптации больных. Героиня этого материала из раздела «Как я живу» — молодая девушка по имени Ева — лежала в психиатрической больнице 7 раз. Она рассказала, каково это — жить после нескольких месяцев лечения в психиатрической больнице.
Как всё начиналось
Первые отклонения в моём поведении родители заметили лет в 10-11: я была гиперактивна, агрессивна, испытывала проблемы со вниманием, плохо контактировала с людьми, не испытывала сочувствия к ним. В школе дела тоже обстояли непросто. У меня были проблемы с восприятием, провалы в памяти, галлюцинации, но я не воспринимала это как что-то ненормальное. Никто в семье не заострял на этом внимания, потому что в целом дома климат был очень неприятный.
Меня отвели к обычному терапевту, который дал направление на физиологические обследования. Позже стало ясно, что дело в психике, но мне поставили неправильный диагноз — синдром гиперактивности и дефицита внимания. Под вопросом также было пограничное расстройство личности.
В 12 лет я впервые оказалась в стационаре — на месяц. Но «приблизительное» лечение неправильно определённой болезни ухудшало моё состояние и вдобавок слишком дорого обходилось. Поэтому меня забрали домой.
В психиатрическую клинику я попадала, когда моё состояние становилось неудобным для семьи: я могла побить сестру, напасть на маму, нанести себе увечья, поджечь что-нибудь. Только после таких эксцессов меня увозили почти без сознания на «скорой». С десяти лет я попадала в стационар психиатрической больницы шесть или семь раз. Но каждый раз меня лечили ситуативно, никакой системы не было.
Детское психиатрическое отделение — воспоминания
В детском отделении я весь день находилась в игровой комнате. Там можно читать, рисовать, смотреть телевизор, играть в настолки с другими пациентами. Меня обычно отпускали в палату: много времени я проводила за книгами, а шум в игровой мне мешал. «Досуг» прерывался на приёмы пищи и таблеток, иногда всех выводили на прогулку. Если ты спокойный и хорошо себя ведёшь, тебя отпускают одного, но под присмотром врача или родителей.
Если состояние пациента ухудшается или он заболевает чем-то инфекционным, то его кладут в изолятор. Я попадала туда несколько раз. Оттуда никак не выйти: туалет там, таблетки и еду приносят тоже туда.
Мне не было страшно: в состоянии психоза всё происходит за мгновение, и ты ничего не помнишь. Пребывать в нём иногда приятнее.
Неправильный диагноз
Мне поставили вялотекущую шизофрению [официально этого диагноза не существует, но раньше под ним подразумевалось неглубокое изменение личности и косвенные симптомы шизофрении] — все нюансы были упущены: меня просто записали в шизофреники и пичкали таблетками.
Я перестала доверять больницам и начала сама читать литературу по психиатрии, а позже у меня появились деньги на консультации с врачом из Израиля.
Он пытался выяснить, что со мной происходит, подбирал мне разные схемы лечения — до этого я делала всё сама или с помощью тех, у кого схожие проблемы. В государственных больницах мне поставили с десяток ошибочных диагнозов, и лечили от этих болезней, нанося значительный урон.
С израильским врачом нам удалось подобрать нужную схему лечения. Он установил, что у меня шизоаффективное расстройство [сочетание признаков шизофрении, биполярного расстройства и депрессии], однако знание диагноза не лечит болезнь: на грамотного психотерапевта у меня нет денег и приходится заниматься самой. Я изучала практики и техники, но заниматься этим без контроля непросто. Тебе приходится самому быть человеком, который беспристрастно смотрит и может сказать «вот здесь ты ошибаешься, переделай это». Думаю, что я осталась жива и вышла в ремиссию — заслуга тех, кто помогал мне в этом, и моя личная, но никак не государственной медицины.
Как жить после психиатрической больницы?
То, что в отечественной психиатрии отсутствует этап адаптации пациента в обществе, я почувствовала на себе: людей, отвыкших от нормальной жизни просто выбрасывают. Может быть, кому-то удаётся «встроиться», но не мне: я лечилась подолгу и за это время успевала отвыкнуть от хода жизни, а мои близкие принимали решение не общаться со мной. Вернуться в общество при таких условиях непросто.
Домой из больницы мне не хотелось (хотя в детстве казалось, что там всё-таки лучше): с родителями всё всегда было сложно. Мой отец — тиран и алкоголик с психопатическими чертами — в нём нет эмпатии, заботы. В больнице меня навещала только мама. С ней у меня отношения ближе, чем с отцом: с ним я изредка говорю о бытовых вещах.
Сейчас я живу с родителями, но в ближайшее время планирую съехать. В семье не хотят осознавать, что я больна, хотя меня это уже почти не касается: я не планирую поддерживать отношения ни с кем, кроме сестры. Хочу помочь ей обрести себя. Я вижу в сепарации от родителей единственный способ спасти себя, вернуть нормальную самооценку и взгляд на мир, уйти от травмирующего воздействия.
Ремиссия
Я в ремиссии с прошлого лета и надеюсь, что смогу сохранить это состояние как можно дольше. Но в жизни после стационара проблем не меньше: никто не помогает справиться с депрессией, тревожностью, неправильными установками в голове. В больнице не копают глубоко: приступ сняли, а что делать дальше — решай сам.
Психиатры не должны вернуть человека «в жизнь», они должны свести вред от него к минимуму: подавить пациента, чтобы он сидел тихонько и никому не мешал.
О дискриминации
Не знаю, почему, но я не нравлюсь никому из работодателей. Меня часто выгоняли, хотя я уверена, что выполняла свои обязанности не хуже остальных. Однажды, когда я уже была не в самом стабильном состоянии, на собеседовании я обмолвилась, что сталкивалась с депрессией и другими сложностями. Сказала, что вижу работу в том числе как способ избавиться от своих проблем. Вместе с этим я назвала много других причин, почему хочу работать в этом месте, но меня попросили уйти.
Я закончила девять классов и техникум. Мне бы хотелось получить высшее образование в области психиатрии, но пока это мечта. Я чувствую, что должна применить свои знания, чтобы помочь кому-то пройти через подобное. На учёбу нужны деньги, но зарабатывать я их не могу, потому что на это нет внутреннего ресурса: даже мелкие неприятности выбивают меня из колеи. Сейчас я каждый день ставлю перед собой главные для себя цели: остаться живой и привести свои мозги в порядок, насколько это возможно.
Повседневность
В течение дня я в основном читаю – как художественную литературу, так и специальную по психиатрии, применяю упражнения оттуда, медитирую, рисую, пишу рассказы. Стараюсь кататься на велике и как можно чаще выходить на улицу — физические нагрузки помогают уравновесить моё состояние. Я много сижу в интернете, но стараюсь это ограничивать: я бесцельно погружаюсь в Сеть из-за тревоги. Бывает, что я весь день могу потратить на обработку какого-то болезненного переживания, могу пролежать в кровати, не вставая. Примерно полгода после стационара я только сидела в интернете и смотрела мультики и фильмы. Сейчас я могу делать больше, но всё ещё чувствую себя ограниченной и оторванной от мира.
Для меня важно хоть изредка общаться с кем-нибудь. Обычно я провожу время одна, но иногда хожу или езжу куда-нибудь со своим молодым человеком. Он берёт меня к своим друзьям: так я потихоньку налаживаю коммуникативные навыки, хотя мне непросто общаться с людьми: бывает, что общение вызывает во мне тревогу.
Если бы в моей жизни не появился любимый человек, я не знаю, что бы со мной было: сильные светлые чувства вытаскивают из ямы.
Системной профессиональной помощи остро не хватает. Тем не менее, поддержка ближнего вообще очень много значит для людей с психическими заболеваниями. Именно такая почти родительская любовь, когда ты принимаешь человека со всеми его сложностями. Такое редко можно встретить, и мне повезло.
