15
"За то, что ты не просил себе долгой жизни, не просил себе богатства, не просил себе душ врагов, но просил мудрости, то вот я делаю по слову твоему. Вот я даю тебе сердце мудрое и разумное, так что подобного тебе не было прежде тебя, и после тебя не восстанет подобный тебе".
Бросился к ней. К ее кровати. Наклонился. Стал целовать. Неудобно было. Встал на одно колено. Потянул ее к себе. Все равно было неудобно. Он тянулся. Она тянулась. Скользнул на постель и оказался совсем рядом с ней. Он и она. Совсем рядом. Она в его руках. Вся-вся в его руках.
Целовал. Жадно целовал. Гладил волосы. Лицо. Шею. Обнимал. Прижимал к себе. Чувствовал ее через ткань одежды. Обнимал всю. И снова целовались. Целовались, не разнимая губ. И руки переплетались. И переплетались ноги. И переплетались тела.
И это все было невозможно, и желанно, и долгожданно, и наконец-то. И оба понимали, что идут к этому. Что, наконец-то, они теперь становятся совершенно одно. Совсем-совсем одно. То одно, для которого и были созданы.
И уже шарф был развязан и отброшен в сторону.
И пушистая теплая кофта валялась где-то рядом с кроватью.
И все непокорные последние пуговицы уже расстегивались.
И поддавались самые упрямые тугие крючочки.
И уже не было преград его ладоням, которые скользили и наслаждались под одеждой всем ее телом.
И губы не выпускали жарких губ. Ни за что, ни за что не выпускали.
И уже дышали они одним дыханием. Бесконечно одним-одним горячим дыханием.
Когда в висках и в затылке его бешеным кровяным пульсом неотвратимые откуда-то застучали слова.
- Что ты делаешь!?
Что ты делаешь!?
Что ты делаешь?!
- Ей четырнадцать лет! Ей четырнадцать лет! Она маленькая и беззащитная. Что ты делаешь?!
И слова эти, огромные и единственно верные, извне властно откуда-то возникали в нем и перебивали собою все: И вкус ее губ. И мягкость ее тела. И тепло дыхания, и аромат. И трепет. И нежность кожи под его ладонями. И желание, рвавшееся через край.
- Ей четырнадцать лет! Что ты делаешь!?
И вдруг, в одно мгновенье, под стук этих слов, он явственно пережил все то, что действительно будет с ними дальше. Не подумал. А именно пережил.
Всю ее беременность, которая непременно случится.
Весь ее позор.
Все насмешки, все вытянутые в ее сторону пальцы.
Все слова, которые ей скажут родители.
Все взгляды, которыми ее будут обдирать в школе.
Все ее унизительные походы к врачам.
И все кривые ухмылки этих самых врачей.
Весь кошмар неизбежного аборта.
Все ее мучения на больничном столе.
И весь ужас убийства их ребенка.
И всю ее боль, и весь ее стыд.
И всю свою беспомощность и невозможность уже хоть как-то помочь ей и защитить ее.
И тот же голос продолжал стучать и стучать в виски и в затылок:
- Ей четырнадцать лет… Ей четырнадцать лет… Ей четырнадцать лет…
И тогда он вдруг взревел. Взревел. Вскочил.
Стараясь не глядеть. Отвернувшись. Или даже зажмурив глаза, набросил на нее одеяло.
И кинулся, закрыв руками лицо, в дальний конец комнаты, к книжному шкафу.
- Паша!
Крикнул оттуда, из угла:
- Я люблю тебя!
- Паша!
Продолжал кричать:
- Я люблю тебя, запомни! Как никто никого никогда не любил! Я люблю тебя!
- Пашенька! Пашенька! – она рыдала, - Пашенька! Что не так? Что случилось? Что?
- Я люблю тебя! Ты поняла? Люблю! – орал он ей.
Остановился. Опять взревел. Зарычал. Закружился. Затопал. Закрыл лицо руками.
- Пашенька!
- Нельзя! Нельзя!
Увидел, что она хочет встать и бежать к нему.
- Нельзя! Нельзя, я говорю! Не подходи. Будь там. Не ходи ко мне! Не ходи ко мне! Ты пойми главное. Главное! Я люблю тебя. В этом у тебя не должно быть сомнений. Что бы ты сейчас ни думала! Как бы тебе все это не казалось! Я люблю тебя! Ты слышишь? Слышишь? Ты слышишь? Это главное! Ты что-нибудь еще хочешь знать?
- Пашенька!
- Скажи мне! Скажи! Ты еще что-нибудь хочешь знать? Разве для тебя есть еще что-нибудь важное? Более важное, чем это? Я люблю тебя! Слышишь меня? Я люблю тебя! И все. Все!
- Пашенька!
Соня плакала. Некрасивая от слез. Жалкая. Девочка. Почти женщина. Совсем-совсем ребенок. Заламывала руки. Кулаки косточками подносила ко рту. Дрожала вся.
- Ненавижу! Ненавижу себя! Я урод? Скажи, Паша, я урод? Мне четырнадцать лет! Мне четырнадцать лет! Ненавижу! Ненавижу, что я маленькая! Ненавижу эти четырнадцать лет! Я так хочу быть счастливой! Я так хочу любить тебя! Я так хочу быть с тобой. Я так хочу быть твоей! Слышишь, Паша, твоей! И я так боюсь тебя потерять! Я так боюсь, что ты устанешь ждать. Что ты бросишь меня. Ты взрослый. Я маленькая. Мне четырнадцать лет! О, Господи, мне четырнадцать лет! Что мне делать? Ты отказываешься от меня! Паша, понимаешь? Ты отказываешься от меня! Что? Давай! Давай! Бросай! Ну, бросай меня! Уходи! Уходи! Я не нужна тебе! Уходи! Уходи!
Упала лицом на подушку и, сотрясаясь от рыданий, колотила кулаками по кровати.
- Уходи! Уходи!
Опомнился. Голова кружилась. Бросился назад, к ней. Упал на колени. Схватил ее обмякшую бессильную руку и гладил, и целовал.
- Сонечка! Сонечка! Маленькая моя! Любимая моя! Что ты? Что ты. Дурочка. Мне никто не нужен. Никто! Ты. Ты. Ты одна. Ты не поняла, глупая. Ты не поняла. Я просто люблю тебя. Люблю тебя, родная моя! В этом все дело. Только в этом. Господи, как я люблю тебя…
Она повернулась. Заплаканная. Истерзанная. Сначала от этой самой истерзанности вся втянулась. Забилась в угол. Не могла ничего сказать. Дрожала. И вдруг с новым потоком слез кинулась. Метнулась к нему на кровати. К нему, стоящему перед ней на коленях. И схватила его руки. И стала покрывать их поцелуями. А потом его лицо. И плакала. И обнимала. И что-то шептала.
Но это были уже другие слезы.
И другой шепот.
А он прижимал ее к себе, гладил и говорил:
- Ну, что ты? Ну, что ты, родная? Что ты? Все будет хорошо. Все-все обязательно будет хорошо. Сонечка! Любимая моя! Единственная! Нас создали друг для друга. Понимаешь? Друг для друга. А это значит, что мы будем вместе. Обязательно будем вместе. Вместе так, как это только возможно. И будем счастливы. Верь, верь мне! Мы будем счастливы! Не может быть по-другому.
- Мы, Сонечка, будем жить. И будем взрослеть оба. Да-да, Сонечка, оба. Мне и самому еще нужно взрослеть. И мы будем видеться. Каждый день видеться. Встречаться. Гулять с Таськой. И будем рядом. И нам не надоест. Никогда не надоест. И вот так рядом проведем эти два года. И родители привыкнут, что мы рядом. И полюбят нас. И все вокруг привыкнут. И полюбят. А через два года мы поженимся. Обязательно поженимся. И тогда уже будем вместе. Совсем вместе. Совсем-совсем…
Он сидел на краешке кровати. Положив себе на колени ее голову. Она лежала рядом, свернувшись клубочком, еще немного всхлипывала и обеими своими руками крепко-крепко, боясь выпустить, держала его руку, прижимая к своим губам. А он другой рукой вытирал ей слезы со щек и гладил ее рассыпавшиеся черные волосы.
- Сонечка! Милая моя Сонечка! Мы проживем с тобой долгую жизнь. Долгую-предолгую счастливую жизнь. Я буду жить для тебя. А ты для меня. И будем любить друг друга. Да-да, будем любить друг друга. Потому что это и есть любовь. Любовь – это чтобы жить для другого. Значит это для тебя, Сонечка. Я это понимаю. Я понимаю это, Сонечка, что я живу для тебя. Только для тебя. И если это любовь, то по-другому нельзя. Нельзя, моя любимая. Я слишком люблю тебя, чтобы это могло быть по-другому.
Вот так, моя хорошая. Все будет так. И вот так будем рядом. И будем вместе. Всегда вместе. Всегда-всегда. Ты и я. Вот так: ты и я. Ты и я…