Совершенно не помню Лёху на КМБ и, раз так, то он переведенный. Скорее всего, с конвойных полков, в 98-ом расформированных со скоростью болида Шумахера. Помню его уже на Первомайке, где командовал ими Мазур, а они были АГС-ом нашего первого батальона.
- Волк?
- ВОГ.
- ВОГ?
- Он самый. А это улитка.
Отбойный молоток тела АГС-17это штука, что совершенно не похожа на оружие. А и сам автоматический гранатомет станковый смахивает на что угодно, включая сюрреалистичную скульптуру жука из металла, чем на убойную хреновину, выручающую пехоту, да и не только, уже много лет.
Смотреть за нашими агсниками всегда было интересно и даже весело. Это ведь не тебе таскать за спиной тело или станок, а в руках нести по заряженной улитке с ВОГами. ВОГи – это те самые гранаты, используемые как боеприпас к АГС-у.
Конь отличался от всего АГСа батальона, от всех его трех лиц, как утенок от лебедей. Зот, Крепыш и Курок приехали с одной саратовской области и отличались только лицами. А так – метр семьдесят с кепкой, крепкие, коренастые и хитро усмехающиеся.
Конь оказался с Воронежа, вырос до метра восьмидесяти пяти и был взят Мазуром, подбиравшим подчиненных себе под рост, только по принципу про рака, безрыбье и щуку. Тощий, без какой-нибудь хитрецы, чуть картавящий и носатый. И какой-то простой и всепрощающий, несмотря на взрывной характер, чертово упрямство и жилисто-жесткие кулаки. А еще он был просто надежный. Настолько, что поверить в его нечестность было как усомниться в собственной маме, что она именно твоя мама.
- Диман, есть курить?
Доводилось ли мне посылать нахер или просто искать покурить кого другого? Да. Люди остаются людьми и далеко не все на войне становятся тебе братьями. Для Коня курево было всегда, даже если покурить вместе последнюю.
На Первомайке в Дагестане мы стояли на постах рядом, он с Крепышом чуть дальше, в аккурат между моим пулеметом и Шомполом. Там, мерзло-сырой зимой девяносто восьмого-девяносто девятого, второй человек каждого поста бродил по траншеям туда-сюда, проверяя, следя и чтобы не замерзнуть. С Конем мы встречались два-три раза за смену, иногда будя в самые чертовы три-пять часов.
- Кононенко, мать твою, что ты ржешь как конь?! – Мазур, крепыш-колобок, как-то раз кидался в него котелками из каптерки из-за какой-то сущей хрени, а Конь уворачивался и ржал на всю распалагу первого БОНа.
Перед дагестанской войной девяносто девятого, Конь уехал вместе с БОНом на Гребенской мост. Его АГС стоял наискосок от красного дома, откуда огонь открыли первыми. Они с Крепышом уложили туда всю улитку, пока насыпь со щитом не приняла на себя гранату из РПГ, раскидав дёрн, землю, доски и сам АГС, улетевший раскоряченным тараканом. Дальше в ход пошли калаши, а Конь чуть не получил «За отвагу». Но не получил.
Нас прикомандировали к БОНу у Галюгаевской, вытянувшейся вдоль Терека перед самым входом в Чечню в октябре девяносто девятого. Крепыш вдруг словил звезду и считал себя техасским рейнджером, а Конь вот остался сам собой. Как-то раз пришел к нам на позицию с банкой груш и мы ели их, сидя на бруствере, болтая ни о чем и курили без перерыва.
Вторая чеченская война ощущалась уже всей кожей и имеющейся логикой, страшно не было, но страх никуда не ушел, а просто спал внутри каждого из нас. Мы рассказывали какие-то сказки про гражданку, вспоминали любимые фильмы и незаметно скурили все Колины сигареты, тогда познакомившегося с Конем и впервые решившего, что в первом батальоне есть нормальные пацаны кроме третьей роты.
- …а у него была вампирская сила и самурайский меч. И Блейд херачил вампиров…
- Вот ты врать, Лёх, - Коля качал головой и не верил, - кто же такую херню снимет?
Конь мотал чуть большой плоской шапкой, злился, доказывали спорил. На дворе уже стоял двухтысячный, до Аргунского и погибших псковских десантников ущелья было сколько-то времени для них и полтора километра для нас. Аргунское ущелье смотрело на нас темным провалом одного из выходов, Конь спорил, ел сгущенку Корнея и уже собирался домой.
Потом на наш взвод свалился туман, такой густой, что рука терялась, пропадая в нем до самого локтя. Конь оказался единственным, копившим ракеты-осветилки и пускал их два часа, пока сметанно-липкая дрянь не растворилась в набежавшем морозце.
Конь нашел себя в армии, служит до сих пор и мне почему-то очень стыдно из-за того, что последний запомнившийся разговор с человеком, ставшим совершенно своим, оказался треп про Блейда и его меч. Такие дела.
Девяностые, война и пыль
Девяностые, война и продажная любовь
Девяностые, война и женщина на войне
Полная версия книги тут