«Ну а если крест не спас, и найдет кого из нас…»
А. Непомнящий
Снег вовсю заметал трассу, застилал чернопахотные поля мелкобисерной белизной, курчавил макушки осин, с чахлой, но еще не опавшей листвой. «Дворники» едва успевали сметать со стекла назойливые белые хлопья, натужно скрипели, застревали, оставляя водянистые разводы на лобовухе нашего грузовичка. Снаружи свирепел ветер: то и дело затаится, а потом, как сорвавшийся с привязи пес, рванется в приоткрытое окно, поднимешь стекло, стеганет прищемленным хвостом, заскулит снаружи, отскочит вдаль, за поворотом настигнет снова.
Салон старенького «Бафа» пах солярой, табачным дымком и лежалым тряпьём. В заскорузлом, но до боли родимом мирке кабины нам было тепло и уверенно. Одной рукой Фил хватко держал замотанный изолентой руль, другой – спокойно вращал переключатель на радио, но нужная песня не шла, досадовал.
«Завтра в семь двадцать две я буду в Борисполе. Сидеть в самолёте и думать о пилоте….», - лился женский лукавый голосок, мое воображенье взыграло, все виделась мне стервозная девица, но до одурения желанная, красиво-приторная, сверкающая, с чуть пухлыми губками.
Я курил, мечтательно выдыхая дым в тонкий проем окна.
-Не грусти корефан, - Фил хлопнул меня по спине своей широченной ладонью матерого водилы, - Снег не говно, не пахнет. К утру дома будем, чаи гонять, бутерброды кушать.
Фил чиркнул бегунком по молнии. Не отпуская руля, придерживая его то одной то другой рукой, снял с себя олимпийку и кинул в «спалку». Остался в одной камуфляжной майке. Повращал крепкими плечами, как боксер на разминке, зевнул, закурил свою терпкую «Тройку» и ладно затянул на припеве вместе с незатейливой дурехой:
-Завтра в семь двадцать две я буду бухой в нулину, лежать на диване и думать…, - тут Фил замялся, но, быстро поправился, - О тебе Борян, о тебе думать буду. Он залихватски потрепал меня по макушке.
Фил, он же Филатов Сергей, старший сержант разведгруппы в запасе. Мы с ним познакомились, когда я служил срочку в спецназе. Серега к тому времени был уже на контракте, только с Чечни, ветеран контор террористических операций. Помню, как-то раз по дурости, меня зацепило, тогда наш взвод брал одного лихого солдатика-дезертира. Тот сбежал с патруля, не забыв прихватить в дорогу автомат и рожок с двадцатью патронами. Мы нашли его в круглосуточном магазине, в близлежащей глухой деревеньке; штурмовали через торцевое окно. Я замешкался в проеме, ошалелый солдатик пробил мне плечо. Из-за сильного снегопада не было связи, рация не брала, проселочную дорогу занесло – не выехать, снега навалило по грудь. Серега волок меня на себе километров десять до трассы, бороздя сугробы, минуя ухабы, спотыкаясь в оледенелых сучьях буерака. Меня, восьмидесятикилограммового, в бронике и сфере, стонущего от боли.
Когда он навестил меня в госпитале, первыми его словами были:
-Борян, слушай, ты завязывай с этим.
Внутри все похолодело. Я понял: Серега сейчас меня размахает за оплошность.
-С чем? – пролепетал я, готовясь к худшему.
-Болеть завязывай, с чем же еще? В роте тебя заждались, ты ж герой теперь. Красавец, Борян!
Теперь я и Серега, уже как три года дальнобойщики, возим металлочерепицу из Липецка в Москву на нашем закопченном китайском грузовичке. Уже не сослуживцы, просто напарники.
Фил переключил канал. Сексуальные женские интонации сменились научной лекцией какого-то бойкого мужичка. Я сразу представил его лицо, очки с громоздкими линзами и роговой оправой, густые седины, впалые морщины, высокий лоб, лицо опрятно и сосредоточено.
- Возможная уникальность жизни во Вселенной есть чудо, - глаголил ученый, - Человек ответственен за состояние Вселенной. Убивать себя в войнах безнравственно с точки зрения развития природы. Вечность и уникальность жизни, нужно понимать это. Нет, понимать это мало, нужно чувствовать, хотя мало и этого, ведь это ощущение выше, чем любое трансцендентное восприятие мира.
-Во ерепенится-то, - шутливая ухмылка скользнула по губам напарника, не раз перебитый нос шмыгнул.
Серега потянулся к переключателю.
-Постой-постой, давай послушаем.
-Ну, Борян, я после трех стопок сам тебе и не такое залечу, из волос вши повыскакивают.
-Тему говорит.
- Смерть теряет свою биологическую необходимость, - продолжал светило науки, - Необходимо устранить смерть.
-Во, - пофилософствовал я, - Это уже ближе к телу, как говаривал Гиде Мопассан.
-Какой тебе еще Гнида Обоссан? – переспросил Серега.
Я закашлялся дурацким смехом, чуть фильтром не поперхнулся.
Серж плавно повернул руль, поджал сцепление, коробку передач перевел на третью скорость, дальше, резким изгибом на вторую.
-Что такое?
-Да, вон, какой-то тип на дороге голосует.
Посреди снегопада томился какой-то щуплый пацаненок с увесистым за плечами рюкзаком. Видимо, стопщик.
-Промчим дальше.
Я достал свое рваное портмоне, послюнявил палец, десятый раз пересчитал полученные за металл барыши. Рискованно тормозить.
-Не, Серег, не стоит.
-Прав, братух, - он вернул рычаг на третью, потом на четвертую, и мы, аккуратненько покатили дальше, - Твоя правда Борян, а то с виду дрищ дрищом, а может у него карамультук за пазухой, пальнет разок и все, прощай молодость, «My war is over», как говорили классики.
Электронные часы на радио горели красным, показывали два ночи. Мы уже проскочили Рязань, попутно вкусив ароматы тухлого яйца, что веет с тамошних заводов. Непогодилось еще больше, быстрее шестидесяти не разогнаться, трасса подледенела и стала неустойчивой. Поля сменились озябшими деревцами придорожных кущ, ветер свирепел, снег продолжал валить упрямо и густо.
Я щелкал каналы радио, то и дело нарываясь на шипение, словно на том конце кто-то поджаривал картошку, обильно залив ее подсолнечным маслом.
Вдруг, связь наладилась, завещал все тот же профессор, так же бойко, словно и не прекращал.
-Охренеть, снова он. Наверно, повтор, - протянул Серега, -А больше ничего не ловит?
Я уныло покачал головой.
-Мистицизм, - грянул в сердцах профессор, поймав новый кураж, - Есть явление слабости и порока человеческого. Настоящему, простите за тавтологию, человечеству он не страшен, но погрязшему в страстях, гниющему обществу....
-Шарит, - Серега закурил свою вонючую "Тройку".
-Тогда, - ученый понизил интонацию, - И человек начинает верить во всякую, извиняюсь, дрянь мистическую. Вампиризм, оккультизм, шаманизм и прочую чушь…
-Не, определенно шарит.
-Эй, - окрикнул я Фила, когда в маховом промельке завиднелась съехавшая в кювет «девятка». - Тормози.
Фил нежно придавил тормоз. Мы остановились, накинули куртки и выбрались в снеговую ночь.
Вокруг машины метался молодой парень. Снег заметал его смоляные кудри, ветер трепал накрахмаленную рубашонку. Какой-то чудак, сразу подумалось мне. Движения неряшливые и бессмысленные, глаза яростные и боязливые.
-Лена! Катя! – парень рванул к нам, как бешенный.
Монтировка холодила мои руки, готовые ко всему.
Бедолага схватил Серегу за ворот куртки, руки чудака тряслись, словно после вековой пьянки. Он был промерзшим до смерти, губы фиолетовы, щеки красны, как у матрешки.
-Эй, полегче, маманя, - возмутился Фил, ловко толканув парня грудь руками. Тот пал, как озимый, раскорячившись на свежем насте, продолжал, как заведенный, нести какую-то околесицу:
-Лена! Катя! – повторил ошалелый, словно мычал, спотыкался на согласных звуках, - Я им сказал подождать
Фил склонился над потерпевшим и приподнял за шиворот, как котенка.
-Лена, Катя, ждать им....
-Э-э-э, старина, очнись! Какая тебе Лена, какая тебе Катя? Давай мы твою избушку на курьях ножках на лыжню поставим, там до города домчишь, и будет тебе и Лена, и Катя, и Дуся, и Люся.
-Они должны были ждать в машине. Их нет.
Я заглянул в пустой салон. Все двери были настежь открыты. Одинокая елочка ароматизатор качалась на ветру, как игрушка на утреннике. На заднем сидение валялось, снятое на скорую руку, женское пальто. С заснеженного заднего стекла зловеще взирала кукла "Барби", пронзала глазками-пуговичками, как иголками. Мурашки защекотали за шиворотом.
-Серег, - крикнул я сторонясь машины, - Тут женское пальто и кукла.
Мы затащили замершего бедолагу к себе в кабину, несмотря на все его пререкания, тут же из термоса налили чаю, незамедлительно подлили туда водки. Старый и проверенный метод сугрева.
Только отогревшись, речь его стала связанной и доступной, с легкой простудной хрипотцой.
-Так куда ты, говоришь, ехал? - спрашивал Серега.
-Мы ехали из Рязани от родственников жены, понимаете?
-Ближе к телу, как говаривал Обоссан.
Серега слил последнюю муть чифирных остатков с мелкими чаинками в термокружку, и протянул ее пареньку
-Так, мы ехали, а тут метель эта, - глаза рассказчика суматошно прыгали из стороны в сторону, пальцы забивала дрожь, на совсем юном лице аллели следы обморожения. Я чувствовал, как пульсирует его встревоженное сердце.
-Мы сломались.
-Не мудрено, - мой дружбан пренебрегающее покосился на заснеженную "девятку", - Тут, на говне поскользнешься, дальше прокатишься, чем на ней.
-Трасса был пуста, сотовый не ловил, я хотел подняться вверх по дороге... Думал, там будет лучше. Когда вернулся, то в машине никого не было.
-Кого, их?
-Лены и Кати.
-Лена твоя жена? - я пристально всмотрелся в совсем отчаявшегося парня.
Он молча кивнул.
-Катя твоя дочка?
Кивнул снова, закашлялся.
-Не ссы, братан, - оживился Серега, - всех разыщем, всех доставим. Тут же он умело зашнуровал на ботинках шнурки, крест-накрест, двойной петлей, напрочь.
-Вот именно, - по радио вещал все тот же голос, - Человечество придумало себе всех этих чудовищ и потому подсознательно боятся, что они придут за ним. Отсюда и страх темноты, смерти, все от безверия человеческого. Для настоящего человека мистики нет.
Мы пододели под куртки олимпийки, нашарили в спалке фонарик. Силой натянули на парня наш старый бушлат с сержантскими погонами, натянули лыжную шапку на его кудрявую бестолковку, и двинули в метель.
-Да уж, следы заметает. - прокомментировал я.
От машины отходили две вереницы следов, одни не глубокие, рифлёные, легкие, другие не большие, но впалые и бесформенные.
Мы двинули по следу, спустились к сумрачным посадкам, миновав их, я обернулся. Наши машины скрылись из виду. Снег валил уже большими, зрелыми хлопьями, засыпая всю сонную окрестность степных раздолий.
Серега шел впереди, я следовал за ним, ступая точно по его следам, смотря вправо. Солдатская привычка – двигаться елочкой если идешь колонной. Парень ковылял за нами, явно не поспевая. Спотыкался, валился, путался ногами в вязком снеге, просил нас, двигаться чуть помедленней.
-Да, передохнем, - Серега закурил, укрывая огонек от ветра ладонью, -А то наш семьянин ласты склеит. Эй, как тебя звать-то?
-Алексей, - отозвался парень сквозь отдышку.
Он присел на корточках, погрузив в снег обвисшие руки, дышал глубоко и часто, как загнанная в мыле лошадь.
-Слушай, Алексей, ступай-ка ты лучше к нам в машину, отдохни.
-Я с вами, нет, я с вами.
-С нами ты проставляться за пивом пойдешь, когда мы твою Лену и Катю разыщем, а пока что, вернись Христа ради.
-Я с вами пойду, с вами.
-Ну, - Серега спокойно перевел взгляд в мою сторону, хихикнул, его глаза были добры, густые брови и пушистую щетину, как у полярника покрывал иней. – Ну что братишка, тряхнем стариной? А то скоро все следы заметет. Да и дите заморозится может. И дурра эта без польта ушла.
-Так, - гортанным голосом сержанта-спецназовца обратился он к Алексею, - Жди нас здесь. Приказ ясен?
Тот обессилено кивнул, явно непривыкший к такому тону.
Мы рванули напролом сквозь стихию, отчаянно буравя снега дикого поля, сухие репьи трещали, снег жадно хрустел, ветер обреченно пытался обуздать нашу человеческую волю. Все тщетно. Серега исполинскими шагами несся по следу потерявшихся, легко, словно святой по воде, хоть и проваливался по пояс, как простой смертный. Я мчал следом, вспоминая былые армейские подрывы. Дыхалка у нас была будь здоров. Снежные вихри податливо распахивались перед нами, с ненавистью провожали нас, лихача за нашими широкими спинами. Мы, как два одиноких лунохода, двигались по снежной вселенной в поисках новой жизни, не страшась ни кратеров, ни метеоритных дождей. Ступая впервые по всему сущему. Два братишки.
Остановились мы, когда оборвались следы. Я цеплялся за колкий воздух, пытаясь вобрать его полной грудью, в горле встал медный привкус, такой бывает, когда с непривычки бежишь, как угорелый.
-Что дальше? – спросил я, чуть согнувшись, глубоко дыша.
-Они двинули туда, - Серега указал на нестройный покос срубов, - Подумали, что там есть люди.
-Интересно, а почему тут не живут люди?
-Спроси, что полегче.
Серега шмыгнул носом и сплюнул, я только заметил, что ему тяжело. Он с болью держится за плечо.
-Снова та рана?
-Хуйня война. Прорвемся.
-Глянь, - перебил я, встревоженный зазвеневшей тишиной.
Мы рефлекторно повалились в снег.
Из-за деревянных каркасов, озаряя вихри и поникшую от времени окрестность, сверкающе и непринужденно, играючи на ветру перламутровым пончо, вышла чудесная девушка. Длинные волосы незнакомки ворониным крылом реяли за спиной, ловя снежные вихри, рисуя ее, такой приветливой и доступной. Сверкнув звездным глянцем меж пустых срубов, грациозной и заигрывающей походкой, выдвинулась к нам на встречу. За ней не оставалось следов, она невесомо скользила по всей этой ночной чехарде, словно паря, над нашим человеческим безумием.
Девушка была без пальто, но не мерзла, жгучая улыбка на бледных губах манила, глаза горели воспаленным, красным пламенем, страстно и зазывно. Ее инфернальная немота, так и шептала: «Обними меня, я же такая красивая, разве ты меня не желаешь?». Восковое утонченное лицо тянуло прикасаться к нему, целовать и безвольно восхищаться, тревожить неистовым любованием.
-Вы Елена? – крикнул Серега, заглушая ветер.
Девушка коварно улыбнулась белозубой и острой улыбкой. Мраморные клыки в уголках губ хищно блеснули, я сломался, рассудком овладел соблазн, и я ринулся к ней на встречу. Давя в себе страх и все человеческое, возбужденный до предела, как школьник, я по-птичьему раскрылил руки, готовый любить прекрасное и неведомое.
Выронил монтировку.
Что-то сильное свалило меня в колючее и ледяное, накрыло, вдарило по щекам.
-Борян! – кто-то орал, словно сквозь сон, только потом я понял, - это Серега.
Вдарило снова, умыло, поматерилось….
Я раскрыл глаза. Серега, как раненного, волочил меня по снегу, отдаляя от девушки. Чары спали. Я вскочил на ноги и побежал сам.
-Что ей надо?
-Спроси, что полегче.
Оно гналось за нами по пятам, шаги ее были легки и воздушны, чуть отставая, то снова догоняя, игралась с нами, доводя до ужаса. Обнажала клыки, подгоняя нас, глаза ее ликовали, резали тьму закатным отблеском. Пока из кисельной темноты не выскочил Леха, весь в репьях и снеге.
-Лена, - и вышел навстречу чудовищу.
Обезумевший Леха со снеговым хрустом ступал к своей жене. Или уже не жене, я не знаю, кто это мог быть. Девушка, зловеще, замерла. Клыки жадно раскрылись.
-Ленка, - побежал к ней обезумевший Леха.
Серега сорвался с места, кинулся наперерез. Спотыкнулся, схватился за больное плечо.
Я переборол себя, рванул на помощь, буксуя в снежной мякоти
Леха кинулся бы в ледяные объятья жены, но Серега, черт его возьми, успел, сбил его со всего маху, словно «Камаз» малую легковушку. Парень отлетел в сугроб.
-Что, тварь? – мой братишка грозно вперил свой взор в девушку, сжал в руках монтировку.
Боже…..
Тварь попятилась, замешкалась, ее неприкосновенность слетала вместе с фосфорным блеском. Глянцевая красота сделалась обледенелой мертвичиной.
-А, ссышь, когда страшно!
Серега в воздухе вывел монтировкой крест, и, как воздушный поцелуй, отправил его следом за тварью.
Девушка затерялась в снежном вихре, взвыла в ночной глубине и окончательно растворилась в непроглядной снежной мгле.
Мы вернулись к нашей машине, взъерошенные, переполненные непониманием. Словно привычная нам почва выскользнул из-под ног, не оставив никаких маршрутов следования. Понимания мира вывернулось наизнанку.
Я дотащил Леху. Тот не сопротивлялся, просто живой пласт, то и дело шепчущий:
-Лена, Катя….
Закинул его в машину.
Серег завел мотор, тот радостно загудел.
-Борян, рули ты, у меня плечо.
Пока я оббегал машину, чуть не сшиб на ходу маленькую девочку
Взмыл ввысь бумбончик, мелькнул причудливым орнаментом, детское личико из темноты меня обескуражило.
-Вы не видели мою куклу? – забавно, как считалочку, протянула она.
-Нет, девочка, тебе нельзя здесь находиться. Давай к нам в машину, у нас тепло. Ты же ведь Катя.
Я взял ребенка на руки, надеясь, что нашедшейся ребенок хоть как-то скрасит Лехе потерю жены.
Моя шея случайно оголилась из-под ворота куртки. Ребенок задрожал. Боже. Глаза ее горели красным. Детские ручонки намертво сжали меня, дырявя когтями куртку. Я уже видел, как раскрылся детский рот, полный молочных клычком, что были готовы всосаться в мою шею.
«Дурак», - про себя недоговорил я, готовясь к непоправимому, как глухо лязгнула монтировка, челюсть девочки кроваво завернулась в бледные щеки. Маленькое тело отлетело от меня, я, как футбольный мячик, пнул его на трассу.
-Завязывай, мать Тереза, - Серега намертво сжал монтировку, на конце которой мутнел кровавый отпечаток, – За руль, - крикнул он на ходу к пассажирской дверце.
Я заскочил в салон, вдохнул родимый запах соляры и «Тройки». Судорожно надавил на сцепление, с силой переключил коробку передач, наш старенький «Баф» взревел и рванул по пустой трассе, скользя и надрывно кашляя.
Мы ехали молча, каждый в своих думах. Лишь мотор мерно гудел и успокаивал. Радио шипело. Серега курил, держась за ноющее плечо. Я смотрел на беспросветную хмарь, меж которой веяла подмерзшая дорога. Между нами скулил Алексей, остекленелые глаза его вряд ли что могли увидеть. Нижняя губа придурковато тряслась. Руки смиренно лежали на коленях.
-Что это было? - заговорил я первый.
-Спроси, что полегче, - отозвался Серега
-Серег, я не знаю, что со мной было. Этот свет, он просто… Что-то со мной делал. Понимаешь? Я себя не контролировал.
-Да, я заметил.
-Что это за чертовщина?
-Вампиры.
-Ты веришь в такую ерунду?
-А что ты прикажешь делать, есть другие варианты у тебя? Клыкастые, падлы.
-Знаешь, если бы….
-Да, завязывай ты с этим, Борян. Будем жить, как дальше жили. Есть вещи и пострашнее этих тварей. Нас сутками обстреливали, предавали, на убой кидали, и такое бывало же. И я в силах жить с этим, - Серега выдохнул.
Леха отживел, затрясся, заворочал плечами.
-Ее предупреждали, что аборт не надо делать, - Леха истерично всхлипывал, давился, кашлял, слова давались ему с трудом.
-Кого? – поинтересовался я, плавно входя в поворот. Какой-то дурак слепил меня дальним светом, я сбавил ход.
-Леночку мою. И она не хотела. Я настоял, денег не было на двоих….
-Ну и что ты теперь?
-Она согласилась. Это мой грех, понимаете, мой. Я должен был вместе с ней…. и дочкой своей. Они за мной пришли.
Серега широко улыбнулся в ответ.
-Жизнь продолжается, держись братан, - хлопнул Леху по плечу.
Наш попутчик сорвался, пригнул к коленям голову и заревел навзрыд.
-Серег, а почему на тебя их чары не действовали?
-Борян, спроси, что по легче.
-Эх, - Серега покрутил радио, то шипело. Полез в бардачок в поисках флэшки. Всунул ее в магнитолу.
-Да уж, - изрек я, - Вот, блин, и легкая дорога домой.
-Бывает, братишка, - мой друг глянул на меня по-мужски нежно и предано, ночные страхи рассеялись. Никто за мной не придет из тьмы, как обухом по голове, осознал я четко, - Давай нашу, солдатскую, а?
Я заворожено кивнул, на время забыв про дорогу.
Серега пощелкал на дисплее кнопки, привычный, заслушанный до дыр голос, затянул родное и сокровенное:
«Но ладошка теплая, да краюха общая… ».
-Вся наша жизнь – дорога домой, - философски выдохнул Серега, терпкий дымок его сигареты медленно расползался по салону.
Снегопад стих, ветер отстал, мы въезжали в долгое и светлое утро. Заря восходила из-за снежной бахромы соснового горизонта. Мы распахнули окна, легкий морозец услужливо охладил наши хмурые лица.
Серега крутанул громкость, и мы затянули хором:
«Ну а если крест не спас, и найдет кого из нас
Где-то на семнадцатом мгновении весны»
Леха ткнулся в Серегино плечо, как кутенок.
Ядовито-красные точки циферблата показывали начало восьмого.
«…доползёт, а это значит, вместе будем мы,
Грязные, немытые, всюду виноватые……»
***
Я часто читаю газетные сводки о бесследной пропаже людей. Мне не страшно, ведь они приходят не случайно, а за теми, кто сам ожидает их появления, чувствуя грехи свои.
Плечо мое часто ноет, особенно в непогоду, но болит не былая рана….
Миновал пятый год с тех пор, как мы с Серегой вернулись с того рейса. Сереги погиб спустя месяц после того случая, какой-то пьяный дурак въехал в наш «Баф», вылетев на встречку…. Я тогда остался дома, приболел ангиной, Серега решил отправиться один. Трудно сказать, что мне повезло. Каждую ночь я проклинаю свою ничтожность, мы всегда работали в паре, я должен был быть вместе с ним, всегда….
Когда я дежурил у кабинета реанимации, вышел врач. Заговорил он со мной, так как ближе меня у Сереги не было никого.
-Вы его друг?
-Да, - сухо отозвался я.
-Откуда у него на животе и спине столько глубоких шрамов? – поинтересовался сухенький доктор, - Он воевал, был ранен?
-Пять раз.
-И все выживал?
-Да. Последний раз он с пулеметчиком прикрывать отход остался, чтобы свои уйти успели.
Врач понуро наклонился, подбирая слова, ему было больно, глаза предательски слезились от желтизны больничных ламп.
За окном метет, если долго смотреть в меховые вихри ночной метели, то он обязательно появится, я знаю. Сначала мелькнет огонек – это его сигаретина, потом повеет терпким дымком его «Тройки», такие не в моде, но он их по-прежнему курит. Из тьмы возникнет его не раз перебитый нос, по губам скользнет добродушная ухмылка. Он придет ко мне и широкой ладонью похлопает меня по плечу, приободряя: « Не грусти, Борян!».
Господи, подари ему вечность, ты же мудрый, ты же знаешь, что он того заслужил….
Молчу
«Необходимо устранить смерть», - вспомнилось мне.
Молчу.
Ты подарил, я знаю. …
Молчу.
Тсс.
«Завтра в семь двадцать две я буду…», - напел я и улыбнулся.
Автор: Борис Борисович Бужор, г. Липецк.
Участник Международного творческого конкурса «Реальная помощь»
Об авторе от первого лица:
Родился в 1985 году в городе Липецке.
В 2002 году окончил среднюю школу №70 и поступил в Воронежский экономико-правовой институт.
С 2007 по 2008 год проходил службу во Внутренних войсках во взводе специального назначения штурмовой группы старшим стрелком.
После службы учился (2009-2013 г.) в Липецком колледже искусств им. Игумнова на театральном факультете по специальности драматический актер; через два года перевелся на специализацию драматический режиссер. Закончив с отличием колледж, поступил на работу в Липецкий драматический театр на должность руководителя литературно-драматической части (2013-2016 г.)
С 2016 года занимается независимыми театральными проектами и литературным стендапом.
С 2017 года основатель и директор Липецкого драматического театра «Компромисс».
В 2014 году для Липецкого драматического театра сделал перевод-инсценировку пьесы У. Гибсона «Сотворившая чудо». В 2015-м спектакль по этой инсценировке стал победителем областного конкурса-фестиваля «В зеркале сцены».
Также - для Липецкого драматического театра, в 2014 году написал пьесу «Мужской стриптиз». Спектакль по этой пьесе стал самым кассовым за всю театральную историю города.
В 2016 году по пьесе «Мужской стриптиз» был поставлен спектакль «Все ради женщин» в Камчатском театре драмы и комедии.
В 2017 году для Липецкого драматического театра «Компромисс» написал пьесу «Марш одноногих» (по мотивам произведения Сергея Довлатова). Спектакль по данной пьесе вызвал много положительных эмоций у зрителей и критиков. В этом же году состоялся профессиональный режиссерский дебют, был поставлен спектакль по пьесе собственного авторства – «Никому мы не нужны». Дебютная театральная работа была отмечена зрителями, как смелая и альтернативная постановка, отличающаяся свежим режиссерском взглядом.
В 2014 году был признан лучшим прозаиком года по версии регионального литературного журнала «Петровский мост» за рассказ «День ВДВ».
В 2015 году попал в лонг-лист независимой литературной премии Дебют в номинации «Малая проза» с рассказом «Левый берег».
В 2017 году попал в лонг-лист Российской национальной премии «Национальный бестселлер» с романом «Завлит».