Другая — тесная
Дорога, честная,
По ней идут
Лишь души сильные,
Любвеобильные,
На бой, на труд.
За обойденного,
За угнетенного -
По их стопам
Иди к униженным,
Иди к обиженным -
Будь первый там!
Н. Некрасов, Кому на Руси жить хорошо
Христос ходил по пустыне 40 дней – именно такой карантин духа был отмерен дьяволом для искушения Богочеловека. Этот эпизод Евангелия повествует о том, как Иисус удалился в пустыню для раздумий, а Сатана искушал его. В Библии искушение Христа описано весьма лаконично: сатана задает ему три вопроса, на которые Иисус дает быстрые, будто заранее заготовленные ответы. Евангелисты не делают из эпизода драмы: и Лука, и Матвей не знали, как в действительности обстояло дело, ведь Христос в пустыне был один. Но Крамской смог приблизиться к Иисусу так, как не смогли его апостолы. Он знал, какие страсти разворачивалась в галилейской пустыне. В конце концов, если искушение действительно походило на блиц-вопрос из передачи «Что? Где? Когда?», то зачем сатане понадобились 40 дней? Крамской догадывался, как было дело. Ему самому приходилось отвечать за судьбы людей, готовых пойти за тобой наперекор обычаям, и он знал, какие муки предшествуют подобным поступкам.
За 9 лет до написания «Христа» Крамской возглавил «Бунт 14-ти», мятеж художников-медалистов против порядка выпускного конкурса Академии художеств. Выступление привело в итоге к созданию Артели художников, а позднее – к образованию Товарищества Передвижных выставок, а поводом к нему стали поставленные кандидатам условия выпускного экзамена. Художникам не пришлась по душе предложенная тема, «Пир Одина в Валгалле», и они потребовали свободного выбора. Во всех справочниках подчеркивается, что бунтарей не устроила именно обязательность спущенной «сверху» темы, они хотели сами выбирать исторический сюжет для изображения. Но что если Крамского не устроил персонально Один? Легко допустить, что художником двигало нежелание писать героя языческих мифов, и дальнейшее обращение Крамского к библейским сюжетам вроде бы подтверждает эту «христианскую» гипотезу. Написав Христа, Крамской, спустя 11 лет написал и свою Магдалину. Она смотрит на нас томным взглядом с поволокой с картины «Неизвестная». Это конечно не кающаяся Магдалина, это Магдалина во всей красе своей древней профессии. Это камелия — высший ранг женщин свободного поведения. Камелии отдавали себя на содержание богатым любовникам. Левое место в коляске свободно — это был знак «ищу партнера-спонсора», в случае приличных дам место рядом предназначалось для мужа или прислуги. Это лицо без тени сомнений. Сомнение, возможно, присутствует на лице того, на кого смотрит эта Неизвестная, того, кто стоит на распутье, но это лицо мы не видим.
Интересно, что среди бунтарей нашелся свой «иуда» — Петр Заболоцкий, который все-таки заявил о намерении держать конкурс. «Разве вам не известно, милостивый государь, » — насмешливо ответил ему взбешенный князь Гагарин, председатель комиссии, — «что конкурс из одного участника состояться не может? Благоволите подождать до следующего года». Заболотский вышел, униженно кланяясь, унося на улицу застывшую улыбку. Через год он все же участвовал в конкурсе, провалился и затем исчез бесследно. Так или иначе, Крамской стал передвижником. До сих пор во все времена художники, даже придворные, рисовали по призванию, к тому их влекла природа. Передвижники стали первыми, кто придал художнику социальную функцию, навострил его карандаш на борьбу за народное счастье. Они наделили искусство и художника функцией. Они писали не «потому», как Веласкес и Рембрандт, а «зачем». Они искали зрителя, для чего вышли за стены академии и сами двинулись в люди.
В те годы в России не было парижских традиций салонов, Эрмитаж был императорским, а не публичным музеем, до открытия Третьяковым его галереи оставалось еще полтора десятка лет. Передвижники придумали свои передвижные выставки, желая миссионерствовать. Они хотели нести свое слово, а точнее свои образы зрителям. Они как никто пристально всматривались в народ в ницшеанской надежде, что народ начнет всматриваться в их картины. Потому они совсем по-народнически пошли искать свой приход, и каждая их выставка становилась их проповедью. История передвижничества это история подвижничества, сознательного отказа от гения ради общественного. Передвижники сами сформулировали для себя соцзаказ и пошли страдать за других, за народ, искренне полагая, что тем облегчат его страдания. Они взвалили на себя этот крест, презрев косность академиков, отказавшись от цвета, драмы, сюжетов. Они приняли на себя вину за все человечество разом, они страдали под своим веригами и хотели, чтобы человечество в ответ страдало при взгляде на их полотна. Они были не столько живописцы, сколь живодеры – обнажали и резали по живому, не жалея ни себя, ни других. Это было бичевание и самобичевание, садо-мазо, которое они ввели в моду (чем, между прочим баловался Некрасов и прочие поэты и гражданины). Это был их выбор, это был выбор Крамского.
«Христос в пустыне» — картина о Выборе. Крамской рассматривает этот эпизод евангелия сугубо по-человечески: искусы Христа – это дилемма жизненного пути, знакомая любому мыслящему человеку. Знакома она была и Крамскому, потому на картине он рисует не Богочеловека, а Человекобога. Решение пришло не сразу. Известное нам изображение – это второй вариант картины. Первый был написан пятью годами ранее, а главное его отличие – вертикальная ориентация полотна. Вертикальный холст всегда подчеркивает божественное в Христе, таков «Христос в пустыне» у Рериха. Здесь и размеры холста, и горы и сама фигура Христа – все вытянуто вверх, обращено к небесам. Крамской хотел показать земного Христа, мученика, человека, который долго шел по пустыне. Для этого ему понадобился горизонтальный холст, куда вместились скалы и пустыня. Поэтому, несмотря на одинаковое название, картины Крамского и Рериха по сути перпендикулярны друг другу. Крамской писал, что хочет изобразить драму человека, который «сумел отказаться от плотского». Эту дилемму духовного и телесного, горнего и низменного, Крамской подчеркивает геометрически безупречной композицией: линию горизонта он проводит ровно посередине, отводя небесам и земле по половине картины, между ними помещая терзаемого Христа. Его стиснутые ладони – самый центр полотна, точка, в которой сконцентрирована борьба Света и Тьмы, сплетенная из пальцев скорлупа, в которой Христос прятал от Сатаны свой Выбор.
Спустя 10 лет после Крамского, в 1882-м, другой передвижник нарисует свое видение жизненного выбора. Речь о «Витязе на распутье» Васнецова. В обеих картинах драма создается развилкой: причем развилкой мысленной, духовной. Несмотря на название, никакой развилки на картине Васнецова нет. Распутье витязя – в его голове и в его сердце. В этом смысле Христос Крамского – спешившийся витязь Васнецова. Он прочел на каменных скрижалях предложенные варианты и присел в раздумье. Камень, на который присел Христос, конечно, не содержит надписей. Все варианты известны Иисусу и без камня – они нашептаны ему сатаной. Но и там, и тут вечное гамлетовское «быть или не быть», разница состоит в точке зрения. Васнецов показывает нам распутье «глазами витязя», приглашая зрителя разделить его внутреннюю драму. Крамской рисует Христа глазами самого распутья, если угодно – судьбы, провидения, Бога. Крамскому интересна душевная драма будущего Спасителя. Мы не знаем, по какому пути направил своего коня васнецовский Витязь, зато мы знаем, какой выбор сделал Христос. Но Крамского не интересует путь, ему интересно сомнение. Он располагает Христа лицом к зрителю, чтобы вглядеться в свою картину, как в зеркало, прочитать в глазах Христа мысли, посетившие Спасителя в тот момент. Иисус сидит, он понур и погружен в себя. Он будто в меланхолии, но мы знаем: в душе его бушуют страсти. Внутреннюю бурю выдают руки – переплетенные пальцы не дают ему «разорваться пополам». Сомкнув ладони в замок, Христос из последних сил буквально держит себя в руках и, как мы знаем, остается на стороне Света. Этот жест станет наглядным символом душевной борьбы и будет в ходу у передвижников. Этот жест повторит в портрете Достоевского Перов, коллега Крамского по Товариществу, а позже – Нестеров в «Явлении отроку Варфоломею».
Крамской был на распутье, когда решился возглавить бунт, когда покидал Академию, когда вставал на путь передвижничества. Ему, вероятно, не являлся ангел, не было других знамений, которые утвердили бы его в правильности выбора, прояснили бы его Миссию. Художник делал эти шаги самостоятельно, без подсказок и потому в чем-то они были труднее поступков Христа. На момент бунта Крамскому 24, на 6 лет меньше, чем Христу в момент искушения. Это еще молодой человек, толком не знающий жизни. Его шедевры еще не написаны, да и будут ли они вообще – одному богу известно. Своего «Христа» он начнет писать в соответствующем возрасте — в 33.
Конечно, он был мучим сомнениями. Конечно, он не знал, что выйдет из затеи. Но он был движим своими идеалами, и осознание своей миссии помогло ему осуществить выбор. Если передвижники приняли свой обет передвижничества, то Крамской, идеолог бунта и организатор Товарищества, вправе считаться главным миссионером. Его ответственность двойная и двойной его крест. Крамской – та римская единица, что стоит между 2 крестами XIX века русской живописи.