- Когда вся страна разваливалась, то и совхоз наш стал никому не нужен. Все на свои грядки перебрались, поле то огромное не напашешься, а техника денег требует – бензин, ремонт. Разобрали ангары на кирпичи, железо всякое мужики в центр отвезли, сдали там, да пропили. Тогда пить стали страшно. Вот и сгинули через это.
У Сергея зуб на зуб все ещё не попадал. Но при слове «пили» тело пронзил живительный импульс, он повернул голову к бабке, как там её? Елизавета? В полутьме комнаты её почти не видно, бубнит где-то в глубине, под мерцающей лампадкой у неизвестных Сергею образов. Не рассмотреть, язычок огня колышется, да и не разбирался он в этой живописи. На кровати, укутанный в какие-то ватники и одеяла до самой макушки, Сергей пытался согреться, проваливается темную, глухую дрему. Одежду бабка бросила на печь. Печь тоже почти не видно, только узкая малиновая щель топки и треск обуглившихся поленьев. В жарком воздухе странный дух – сырой псины, каких-то трав и, вроде, воска. Травяным настоем хозяйка его напоила сразу, только помогла стянуть мокрое белье с окоченевшего тела и укутала в это тряпье.
Огромный пес, который беззвучно и, словно играючи, повалил его навзничь стоило лишь войти в покосившуюся калитку, спал где-то в сенях. Пес вынырнул из темноты и ткнув в грудь передними лапами уронил на расползшуюся от дождя землю. Сергей даже не успел испугаться, не то, что крикнуть. Задеревеневшее тело, в пропитанной ноябрьским дождем одежде, рухнуло в стылую жижу. Пес, обдав лицо запахом горячего вареного мяса, сомкнул зубы, легко накрыв и горло, и скулы Сергея огромной пастью, уперся лапами ему в грудь. Меркнущее сознание даже радостно восприняло происшедшее – горизонтальное положение и жар на горле. За двое суток блуждания по лесу это было самое лучшее, что с ним произошло. Если бы он и обмочил штаны со страха то это не было заметно, от носков до слипшихся волос он был пропитан водой под завязку. Но пса окликнули и он исчез так же тихо, как появился.
- Да, пили, - повторила бабка, - вот через это и пропала деревня. Тридцать дворов было, сколько семей-то. Даже лавка бакалейная была. И автолавка приезжала по средам. А как без работы остались да трактора пропили, так и пошло, поехало. Всех дьявол свел!
Сергей, теперь почти оттаявший и задремавший вздрогнул. «Идии.. идиии…» - простонало в голове.
- В старом хлеву тогда бродяга поселился, хлев совсем покосился, разбирать нечего там было, так и оставили. А он, бомж, устроил там закуток из досок и сена. Появился в начале весны, году в девяносто третьем. Да, точно, в девяносто третьем. А летом уже в деревню приходил, хлеб покупал. Всегда молчал, обросший, страшный, словно черт. А осенью, после Казанской, вдруг Анисины стали орать, что бомж у них курей таскает. Ну мужики собрались его прогнать, пришли к хлеву и побили. Тот то и божился, что кур не трогал. Пьяные были. Побили и велели убираться. Да не убрался он, пришел на следующий день в деревню к лавке и стал кричать, что черные люди тут живут, сгинут и никто не хватится. Его вновь побили, прямо за лавкой в бурьяне и бросили прибитого, еле он к себе уполз. А ночью мужики перепились, пошли и сожгли хлев вместе с бомжом.
Щелкали в печи поленья. За окном, кажется перестал дождь. Хотя шел беспрерывно, с тех пор, как Сергей два дня назад заплутал и почти сгинул в ноябрьском страшном лесу. Дождь, холод и сырой сумрак днем, ледяная тьма ночью. Дождь, дождь, ветки и бурелом. И в этом полубреду, вдруг вспомнил Сергей, лесной голос, сиплый, словно прокопченный, удушенный. Голос шепчущий в правое ухо, эхом звучащий в левом. «Тууууда, иди туда, иди, иди….». В груди снова набухла ледяная тяжесть, будто не укутан он у жаркой печки, а лежит между корней в темноте чащи и тяжелые капли падают из свинцовых туч. «Идиии…»
- А потом и началось. Словно морок какой. За десять лет почти все и сгинули - кто утоп, кто в бане угорел, Таньку Анисину, бабу то, которая про курей первая кричать начала, в лесу волки задрали. Да только волки по кустам объедки не развешивают. Год за годом - одна вот я и осталась. С Серым Боком. Собачку так зову – Серобок, если попросту. Он у меня за оберег.
«Придешшшь, придешь и убей, убей каргу, придешь!» зашипело над самым ухом. «У печи топор, справа. Убью и спать» - сквозь навалившийся морок решил Сергей. «Убью и спать», он почти засмеялся от радости.
- С тех пор тут кроме меня и никого, а я в лес не хожу, мне то незачем. Автолавка теперь раз в месяц бывает, но мне одной и хватает. Хватает, да. А вот он ко мне каждую осень заявляется – невпопад добавила тихо Елизавета.
Сергей к этому времени уже выбраться из груды тряпья и встал босыми ступнями на деревянный пол. В темноте его не видно этой полуслепой карге, два шага и он нащупает гладкое старое топорище.
«Когда придешшшь убей!». Шаг, еще один осторожный шаг.
- Заявляется, да, - тихо повторила старуха, - лес то.
Рука сжала теплое, печью нагретое дерево и Сергей медленно потянул топор сквозь темноту к себе. «Убить и спать!»
- Только, и надежды, что на Егория Победоносца, да на Серобока! – голос ее внезапно стал пронзительным.
И тут Сергей сквозь затонувший его разум мрак осознал – острый запах псины стал почти нестерпимым. И в этот момент жаркое дыхание обожгло его голую шею.