Когда нас только привезли в Крас после курса молодого бойца, Расул остался там, в Ахтырке, на нашем учебном центре. Учебный центр спал себе между кубанских сопок, влажно зевая совершенно дикими военнослужащими, решительно выполнявшими хозяйственную работу.
Котельная, баня, свинарник, полигон, казармы из кирпичных одноэтажных корпусов, стоявших буквой «п», вокруг плаца, огромный ангар казармы у самого въезда и два этажа для офицеров с прапорщиками. Ну и плюс пара-тройка разваливающихся корпусов бывшей психушки, где и находился центр, служивших для тренировок спецназа. Все оно требовало людей и обслуги. И лучше места «гаситься» в полку было не отыскать.
Крас и дивизия далеко, полковник Романенко рядом, царь и бог. Служи, как хочется, ходи в самоходы в саму Ахтырскую, глуши местное вино и вообще, совершенно забивая на ТП ВВ и остальные дисциплины.
Расул остался там из-за своей работы на гражданке. Он был просто пастухом, настоящим кочевым башкиром, пасшим стада где-то у Магнитки. Познакомились мы за полтора месяца до окончания КМБ и познакомились как-то неприятно.
- Пацаны, у меня сын родился!
Тощий, хищно-остроносый, с хитро-вытянутым лицом, Расул довольно крутился по палате санчасти, где помогал санинструктору Максу, неожиданно показав умения бинтовать, срезать мозоли и следить за чистотой. Максу это все импонировало и Расул явно собирался остаться тут на все свои два года.
- Домой теперь? – поинтересовался кто-то из москвичей.
- Не. Я ж не женат, так получилось.
Через десять минут от радости вдруг не осталось и следа. Расул темнел, злился и что-то говорил сам себе, не обращая внимания на остальных.
После ужина мы вытаскивали его из его же собственного узкого платяного ремня, накинутого на трубу отопления и затянутого в петлю. Он успел уже побагроветь с легким оттенком синевы, но все равно брыкался и не хотел спускаться на пол.
Макс, вислоплечий и вислоносый, сутуло-большой, привел Расула в себя и сходил с ним в каптерку. Методы воспитания у него явно не зависели от результатов психологических исследований. Из каптерки, вернее, аптечного склада, Расул вышел чуть прихрамывая и без желания вешаться в дальнейшем.
Чем он занимался во время первой командировки полка в Дагестан, не знаю. И даже не интересовался. Пересеклись мы где-то через полгода, когда меня перевели в противотанковую, на трубы-СПГ. Его отправили туда не так давно, но он уже успел стать своим и даже не цеплялся с два-семь, решительно настроенных против нас.
Во втором Дагестане он с Гусем оказался то ли на Первомайке, то ли на Гребенском. Сам Гусь, спустя двадцать лет, так и не смог вспомнить, когда я ему звонил. Но то не суть.
Расул полностью раскрылся в Чечне, в самые первые недели.
Его расчет воевал от Горагорска до Аргуна, вместе с нами стоял у Знаменского по дороге, где он превратился в самого себя, возможно даже неизвестного себе же.
Такой же тощий, высокий, чуть сутулившийся, хитрый и ощутимо опасный, день напролет шастал вокруг да около, перекинув АК за спину, как-то очень смешно подняв найденный где-то вязаный «петушок» и поблескивая металлом на ручке ножа, торчавшего из-за голенища.
- Надо как-то будет ленту к ПК вывезти… - Расул жевал с нами мясо, задумчиво рассуждая и косясь в сторону батальонных пришедших забрать свою часть подорвавшейся коровы. – Прям надо.
- На фига? – Селецкий, удивленно раскрыв рот, смотрел на него как на дурачка.
- У отца шляпа есть, ковбойская. Покрою серебрянкой и на тулью. Красиво будет, все завидовать станут.
Ответ оказался железобетонным и никто не спорил. До дома и вывоза ленты нам всем оставалось как до Китая раком, вокруг вовсю шла вторая чеченская война и пустой треп уже даже не отвлекал. Он был просто фоном, чтобы совсем не свихнуться от странной давящей тяжести, иногда накатывающей из ниоткуда.
Когда Злой уехал домой, к ним в расчеты отправили Вертия. Это случилось уже после Гудермеса с Аргуном, когда полк растянулся вдоль Аргунского ущелья, от Курчалоя до Автуров. Луба, Гусь, Илюха, Расул и Вертий, так они переезжали со вторым БОНом, окопавшись возле самых Автуров, между взводными палатками и большим оврагом.
После Нового Года, когда спало усиление, когда стало полегче, Расул вошел в раж и организовывал бартер между армейцами и селом. Это он, думаю, отыскал где-то зимний маскхалат и первым начал уходить в ночь, добираясь до тройки Сашки Калькуева, куковавшей во власти краповика Жоры. Все шло хорошо и вряд ли предвещало что-то плохое, а Расул так и таскал с собой ту самую ленту.
- Надо сходить за дровами.
Кто из них это сказал – никто и не вспомнит. Но за дровами на самом деле нужно было идти, ведь землянку пердежом не протопишь, сколько не сожри гороха. Ее надо топить деревом.
Они отправились вчетвером: Луба, Вертий, Илюха и Расул. Не разбирать ближайший забор у деревенских, а честно – в лес за поваленными деревьями. Кто из них услышал щелчок – никто и не скажет. Среагировать успели не все. Расул успел оттолкнуть Лубу, повалившего Вертия, и развернуться к Илье.
Противопехотка может быть разной. Им выпала серьезная, шарахнувшая во все свои тротиловые килограммы.
Кому-то порвало рот и чуть покорежило челюсть.
Кому-то шарахнуло волной по ушам с мозгами, до контузии и кровищи.
А у Расула оказалась одна единственная крохотная дырка у колена. И полный сапог крови, когда с него их и стащили. Он умер очень быстро, но вряд ли легко и свободно.
У меня есть одна фотография с ним. Но помню я его немножко другим. Так же курящим и так же хитро смотрящим на тебя, только там, на повороте дороги между Знаменским и Горагорским, ржущим над чем-то и рассказывающим про ту самую пулеметную ленту.
Девяностые, война и пыль
Девяностые, война и продажная любовь
Девяностые, война и Новый Год
Девяностые, война и Шомпол
Девяностые, война и женщина на войне
Девяностые, война и горячая любовь
Девяностые, война и выпендреж
Девяностые, война и тульский Пряник