В 2001 году я был торжественно приглашён на новоселье. Точнее, на окончание ремонта, что не менее празднично. Собственно, приглашён был не я сам, а просто кто–то в компании вспомнил про своего знакомого гея, живущего в Алтуфьево, у которого на днях закончился ремонт квартиры.
Мы забросали обладателя интересных знакомств вопросами. Зачем туда ехать? Нас там не испортят? Не заденет ли это королевскую честь? Это вообще удобно? А правда придётся весь вечер слушать Пугачёву на бис?..
Получив уверенное «да кому вы нужны», мы встали на крыло и полетели в неизведанное Алтуфьево.
По времени нахождения на серой ветке у меня стало закрадываться подозрение, что состав случайно свернул на секретное «Метро–2» и мы проносимся в своём голубом экспрессе где–то под Бокситогорском.
Мелькали тёмные своды тоннелей, украшенные соплями проводов. Пассажиры спали и читали книги. Ничто не предвещало беды. Так оно, собственно, и вышло: ничего не случилось, мы успешно вышли на станции, зашли в гастроном и, пройдя освидетельствование у кнопки домофона, были пущены в чертоги.
Едва дверь лифта распахнулась, как нас радостно накрыл пронзительный бас: «Ну, что вы так долго! Вы целую вечность поднимались! Там всё стынет!»
Я вышел из лифта последним, и у меня тоже всё застыло: перед нами двухметровый богатырь радостно размахивал руками, обнимая всех по очереди.
Дошла очередь и до меня. Ручищи с кулаками–вёдрами меня обхватили, я сжался, представляя, как сейчас на бетон потечёт человеческий сок.
Но объятия были символичными, как на красной Каннской дорожке межзвёздные поцелуи: на расстоянии протиснутой бейсбольной биты.
После приветственного церемониала мы все прошли в местожительство.
Это сейчас трудно найти квартиру, которую не пытались бы превратить в студию, соединяя кухню и комнату. Но тогда это ещё было в новинку и вносило некий гостиничный нюанс в интерьер. Интерьер действительно был гостиничным: в разных концах комнаты стояли два гигантских дивана, покрытых бежевым велюром, стойка с аппаратурой и тумбочка с огромным телевизором. Я инстинктивно поискал кнопку пожарной сигнализации или вызова дежурной по этажу. Но раздался призыв:
— Все к столу! Доставайте, что принесли, и прошу к столу!
Посередине комнаты стояло произведение искусства. У меня дома так стол не накрывали даже на Новый год. Снедь (это даже нельзя было назвать едой, блюдами или пищей) свисала по краям стола, не умещаясь в тарелки костяного фарфора. Бокалы девственной прозрачностью, словно линзы, увеличивали и без того немалые порции. Столовые приборы сверкали фамильным серебром. Подставки под салфетки еле сдерживали крахмальный напор кипельной белизны. Скатерть бархатилась кисеёй. Стулья дубовыми охранниками были придвинуты вплотную. Это был не просто стол, а стол–ВДНХ. Присутствовали дары природы, моря, лесов и полей, республик и автономных областей и, кажется, Биробиджана. Это была максимально подробная интерактивная иллюстрация микояновской «Книги о вкусной и здоровой пище».
И о главном. Алкогольный ассортимент также радовал разнообразием и был представлен в нескольких вариациях, марках и ёмкостях: от графинов до гастрономической тары с этикетками. Было даже что–то с сургучом. Наверное, от Почты России.
Отсутствовал только хлеб. От него полнеют, а расширять квадратные метры хозяин не планировал.
Оценив успехи ремонтной бригады и похвалив вкус владетеля Баллантрэ, полюбовавшись видом с высокого этажа на соседний дом, все дружно запаркетили отодвигаемыми стульями.
— О боже! — Громовой голос жизнерадостного богатыря разнёсся под сводами однушки. — Мы забыли самое главное! На десерт у нас сегодня шааарлотка! Но у нас нет яблок!
Пастух обвёл взглядом стадо. Видимо, мы должны были схватиться за сердце с криками «О нет! Как же так! Всё пропало!». Или захлопать пингвиньими крыльями по бёдрам. Но все смолкли и уставились в его краснощёкое лицо, воспитанное на чистом сливочном масле.
Так получилось, что я впервые услышал женское имя этого яблочного пирога. И уж точно не мог оценить масштаб катастрофы.
— Вы ведь никогда не пробовали моей фирменной шааарлотки! — Утвердительный тембр голоса срывался в высокочастотном диапазоне.
Все как–то сникли. Вот незадача! Только сели, только всё было хорошо. Но сказочная фирменная шарлотка от полуторацентнерного шеф–повара порушила все гастрономические планы на вечер.
— Кто пойдёт со мной? Мы же не можем просто так сидеть, если в духовке не готовится шааарлотка?
Да, действительно: сидеть и бездействовать совершенно глупо и даже бессмысленно. Под шарлотку (что, блять, за шарлотка такая?) сидеть куда более сидабельно.
Все сопели, погрузившись в хрустальный мрак сервиза, не поднимая глаз, как на уроке начертательной геометрии: «А вдруг не спросят?»
Я, как самый заядлый двоечник по числам, встал и сказал:
— Могу я. Только я тут не знаю магазинов.
— Мы пойдём вместе!
…Разворачивался и входил товарищ Теодор Нетте…
Интересно, его тянул такой же маленький буксир, как я? Мы в лифт–то хоть поместимся? И не там ли случится наша внезапная близость, где его 160 килограммов не дадут мне дотянуться до спасительной кнопки с колокольчиком? С другой стороны, при такой плотности заселения лифта надругаться над моими жалкими 70 килограммами будет проблематично. Поедем в режиме шпротов. Или шпрот?
На улице я выдохнул. Ростом я как раз доставал до плеча своего спутника, который шёл, тяжело дыша полной грудью. Матросы закидывали уголь в топки его бездонного организма, дружно трудилась котельная прислуга, приводя этого колосса в движение.
Он шёл, отведя руку в сторону от бедра, болтая повисшей кистью руки. Видать, туда сила парогенераторов его нутра не доставала. Кисть болталась, вынесенная корабельным выстрелом, слегка подрагивая в такт монолога:
— Ты ведь никогда не ел мою шааарлотку! Вот признайся? Многие готовят шааарлотку, но так, как делаю это я, не делает никто! Они соду гасят уксусом! Это же есть невыносимо! Уксусом! А яблоки? Они кладут туда сладкие яблоки! Ты когда–нибудь ел шааарлотку со сладкими яблоками? Нет? Тебе повезло. Яблоки должны быть кислыми. Чем кислее, тем лучше! И не какие–нибудь зелёные кислые недозревшие яблоки, а красные и кислые. Вот их купить можно только в этом магазине. Даже на рынке таких нет, только тут!
Он остановился перевести дыхание. Огромная добродушная машина поглощения окружающей среды покрылась испариной. Он стоял, демонстративно положив руку на то место, где, по его мнению, должно биться жаждущее шарлотки сердце. Сразу было видно, что уроки биологии он яростно проел, перемалывая под партой мамины бутерброды.
Войдя в ближайший супермаркет, Теодор, назовём этого человека–парохода так, окинул взглядом территорию, остановил взгляд на обнаруженном объекте и оповестил снующую публику указующим перстом: «Яблоки там!»
И вся потребительская толпа, вооружённая корзинами на колёсах, все продавщицы, все рабочие прилавков, даже спящая на верхней бакалейной полке кошка — все разом повернулись в сторону краснеющих в самом конце торгового зала наливных яблок.
Мы приблизились к овощному развалу и заняли очередь. Теодор клёпаным корпусом своего тела раздвинул старушек, приблизил очки–иллюминаторы на цепочке к оцепеневшим фруктам и театральным заговорщицким шёпотом зашуршал:
— Отлично! Просто великолепно! Нам как раз нужны кислые! Мм, это же рахат–лукум! Серёжа, ты не находишь эти яблоки прекрасными? Красные! Кислые!
Я не умею ходить в гастрономы, а если случается, то беру только то, что запланировано, и бегу на кассу. Скорее всего, камеры слежения даже не успевают меня фиксировать. Я никогда не становлюсь в очередь, если в ней больше одного человека.
А тут я угодил на фруктовую биржу, где бабушки–брокеры произносят вслух названия ценников, как лоты, надеясь недовольством обрушить котировку рублёвых цен.
Теодор присоединился к их ропоту, вставляя междометия, укоризненно покачивая головой: «Ой, и не говорите!»
— Мы забыли купить хлеб! — издал я долгий гудок в тумане и, не дав опомниться пароходу и человеку, ломанулся на противоположный край гигантского торгового коридора в хлебный отдел.
Плотоядный Теодор развернулся мне вслед, но не успел меня остановить.
Я бежал к спасительному отделу, который всему голова. Там я постарался встать спиной к остальному гастрономическому миру: к фруктам, овощам, бабушкам, корзинам, ценникам, всепоглощающему Теодору. Мосты сожжены, я вне поля общения с протяжными гласными и особенно буквой «ааа»!
Едва я выплеснул из себя: «Два батона! Срочно! Пожалуйста! Очень надо!», — как гулкость супермаркета разрезала корабельная сирена тонущего Нетто, заполонив громовым раскатом акваторию помещения:
— Серёжааа! Ну зачем нааам хлеб? Мы же сегодня будем делать шааарлоооткууу!
И вся потребительская толпа, вооружённая корзинами на колёсах, все продавщицы, все рабочие прилавков, даже спящая на верхней бакалейной полке кошка — все разом повернулись в сторону краснеющего в самом конце торгового зала меня.