Игорь Городецкий, с которым мы дружили в училище и попали вместе по распределению на Дальний Восток, сразу по прибытии в часть завёл домашнее хозяйство. Оренбургские корни крепкого хозяйственника пробудились в нём и нащупали благодатную почву. Лейтенант Городецкий снял в частном доме сарай и стал разводить там кроликов, курочек, уточек и поросёнка, продолжив семейные кулацкие традиции.
Поросёнок Борька был весёлым дураком. Когда мы приходили к нему с едой, он разрывался между тазом с аппетитной жижей и возможностью потереться о наши ноги. От радости он повизгивал и смешно подпрыгивал: хлебнёт крошево и к нам, оглянется на тазик, взвизгнет и обратно к нему несётся. И хвост–пружинка у него жизнерадостно дрожал от перевозбуждения.
В начале ноября мы приволокли старые казарменные матрасы и забили ими все щели в сарае. Борька их теребил зубами, упираясь в дощатый пол всеми копытцами и забивая рот ватой. Потом бегал кругами и чихал. От каждого чиха он неуклюже заваливался набок, недоумённо поднимался и оглядывался на нас: «Кто тут меня опрокидывает?» И опять — апчхи, и набок.
Ел он по–свински, понятное дело. Весь пол оказывался покрытым влажными разводами. Передние ноги поросёнка разъезжались, и он, пытаясь держать равновесие, старался совершить свой очередной ритуальный приветственный круг по сараю. Когда мы уходили, он просовывал пятачок между досками и обиженно плевался соплями, фыркал и скулил.
Поросёнка убили быстро: армейским трёхгранным штыком. Он даже не ничего не понял. Игорь позвал меня на праздничный ужин.
Лерка, его жена, — самый добрый человек во Вселенной — накрыла стол, поставила бутылочку. Сказать честно: вкуснее Леркиной готовки я ничего в жизни не ел. Ел, конечно, но чтобы вот каждый день так вкусно — это только она могла. Зная Леркину сентиментальность, я мог бы, конечно, поберечь её чувства и промолчать. Но всё–таки не удержался:
— Лер, помнишь, как он неуклюже прыгал, пытаясь забраться на ручки?
— П–помню…
— Лер, а помнишь, как он, заслышав наши шаги, начинал стучать копытцами в дверь, чтобы она скорее открылась?
— П–п–помню…
— Лер, а помнишь, как он обоссался один раз от радости? Мы дверь открыли, а он стоит, и струя под ним светлей лазури? Он и радостный, и виноватый стоял.
— Прекрати! Я всю ночь не спала — рыдала в подушку. Жрите сами этого поросёнка!
И убежала в комнату. А мы с Игорем налили себе по стопочке: «Ну, за Борьку! Земля ему».
Из комнаты доносились рыдания и частые просмаркивания в батистовый платочек.
Через полчаса мы, сытые и довольные, ввалились в комнату смотреть телевизор. Лерка, отворачивая красное от слёз лицо, ушла на кухню убирать за нами гастрономический срач.
— Лерка! А на холодец меня позовёте?
В кухне упало на пол полотенце, и было слышно, как Лерка проводит мокрой ладонью по лицу.
Через неделю я угощался холодцом с домашним хреном.