Ответственность за введение в заблуждение потребителя ещё не отменялась. Не то, что зрителю, но и гениальному Моцарту не под силу вытянуть оперу «Дон Жуан», которая уже четыре года идёт в Московском академическом Музыкальном театре имени Станиславского и Немировича-Данченко. Может, конечно, за четыре года стёрлась новизна, появился автоматизм, снизился потенциал спектакля, но главное-то осталось. То главное, которое вызывает неприятное изумление. При этом одобрительные статьи в сетях. Соблазнительные – с точки зрения изобразительного эффекта – фотографии отдельных сцен. Затесавшись среди зрителей бельэтажа и проведя с ними долгие два действия, можно сполна получить всё то, что осталось между фотографиями – скудное сценическое решение, избыточный акцент на сексуальной озабоченности практически всех героев, кроме одного глупца и одного влюблённого, сконцентрированных на своих бедах. Ну, и кроме Командора.
Тотальное распутство, и его демонстрация на сцене – главный козырь зрелища. Любовь преподносится и смакуется исключительно как секс. Недвусмысленно – в гроздьях красного винограда – красный дом с проделанными в стене неровными дырками, словно проеденными молью, сразу наводит на мысль о первой древнейшей профессии, что быстро подтверждается несколькими массовыми сценами. Из дырок в стене вдруг высовываются женские ноги в чулках. Вся мужская массовка, взирающая на это снизу, застывает в восторге и предвкушении. Полная аналогия с борделем. Появившейся в нём Дон Жуан воспринимается не большим распутником, чем все, окружающие его, и женщины, и мужчины. А тем временем Моцарт безнадёжно, но упорно продолжает отстаивать высшие принципы искусства – гармонию, вкус, духовность. Актёры неплохо поют, и это утешительно, но недостаточно для целостного художественного произведения, где их пение лишь одна из многих составляющих.
Пусть акцент сделан на буйствующем распутстве, такова идеологическая сторона спектакля. Но есть определённые художественные приёмы обработки идеи, есть принципы реализации замысла именно художественными средствами. Оценивая представленную интерпретацию оперы, зритель чувствует себя пострадавшим, в первую очередь, от натурализма и безвкусицы - избыточности, чрезмерности там, где и так уже достигнута ясность. К примеру, сцены пьянства показаны настолько буквально, что долго ждёшь от них какого-то интересного хода. Но нет, актёры просто ходят с бутылками, с бокалами в руках, прикладываются к ним, и всё. Поведение героев до и после выпивки одинаково, ничего не меняется в характерах, в поступках. Бесперспективная буквальность. То самое пресловутое ружьё, единожды показанное, которое обязано выстрелить. Но здесь оно выстреливает столько раз, что становится скучно. Опера идёт на итальянском. Бегущие по сценическому порталу титры также ошеломляют натуралистичной простотой, являя собой, фактически, подстрочник без какой либо литературной обработки.
Есть в постановке и удачные находки, но они не доведены до абсолютного звучания, кроме того, они вязнут в массиве общего разочарования. Выигрышно организована деятельность рабочих сцены, выбегающих как статисты и манипулирующих предметами бутафории. Перспективна попытка использовать в некоторых сценах стулья, хотя как всё в спектакле, она не доведена до художественной выразительности. Стулья энергично выносят на сцену, долго и с осторожностью превращают в неустойчивую конструкцию, занимая внимание зрителей, хотя в итоге замысел остаётся тёмен. Потом конструкцию бесславно разбирают, стулья, почти не используя, уносят. В этой связи вспоминается представленный в 2016 году в Москве «Пер Гюнт» Гамбургского балета в постановке Ноймайера на музыку Шнитке, где один из важнейших атрибутов на протяжении всего действия – белый деревянный стул – незатейливый знак памяти о родных местах. Его роль в спектакле была осмыслена постановщиком от начала до конца.
Интересной является задумка с красным виноградом – вино – напиток любви – опьянение – головокружение – наслаждение. Перед своей гибелью Дон Жуан эффектно кладёт красный виноград на грудь лежащей перед ним на пиршественном столе женщине. Но ещё в самом начале оперы тонкую изящную тему пьянящего винограда уничтожает прочная ассоциация красной стены с борделем.
Выразительна стена из поставленных друг на друга десятков пианино. Они же и гробы кладбища. Оттуда приходит Командор. Туда же проваливается настигнутый карой Дон Жуан. К сожалению, весь строй постановки не указывает на абсолютное первенство Дон Жуана в распутстве. И отчего-то возникает ощущение несправедливости наказания. Все женщины решительно опережают здесь своего соблазнителя. И месть Командора может восприниматься только в границах мщения за убийство. Наказанию за распутство в представленной трактовке образов должны были бы быть подвержены все персонажи за исключением двух, указанных в начале. Постановка пришла в логическое противоречие. Художественный замысел, не вызрев, рассыпался.
Зритель, доверившийся профессионалам, введён в заблуждение. И как всегда, будучи человеком воспитанным, колеблется между мучительными вопросами: это я ничего не понимаю в искусстве или они? И пугается – не может быть! И тем не менее, чувствует неловкость и разочарование оттого, что происходит на сцене. Ко всему прочему – скудный зрительный ряд, который не искупает двусмысленная стена борделя в красных цветочках. Женские персонажи практически одинаковы, так же и мужские. Из бельэтажа их трудно отличить друг от друга. Костюмы невыразительные нейтральные, нюансы имеют незначительные. И это в опере времени барокко, на что из последних сил указывает Моцарт, на которого и пришёл зритель. В период барокко даже в концертных выступлениях актёр обозначал свою роль, как минимум, выразительным головным убором.
И наконец, последнее, сугубо профессионально-музыкальное. Почему опера периода барокко, об аутентичной технике исполнения произведений которого столько уже говорится, столько уже есть музыкантов, которых с 1997 – уже 20 лет! – выпускает Факультет исторического и современного исполнительского искусства Московской консерватории, – почему эта опера звучит на современных инструментах в каком-то дежурном проходном исполнении. Зритель, слушатель получает вовсе не Моцарта. Моцарт отдыхает.
